Железные люди

Матери с отцом не до того было. Дочь они любили, но Евгения Ивановна росла старшей в семье, а меньше ее – еще шестеро. В школе только на «четыре» и «пять» училась, хотелось и в институт поступить, да не хватило бы у родителей ни сил, ни денег, чтоб ее выучить. По комсомольским путевкам всех девчонок из класса разом отправили на курсы доярок, и все покорно пошли, как коровье стадо.

Только Евгения Ивановна заартачилась. Спросила у председателя направление в райцентр учиться, а тот в насмешку всучил ей «парнячью» бумагу – на механизатора в сельхозтехникум. Сказал: «Не бабье дело учиться. Но хочешь – так вот, механизатор нам нужен». Думал, заревёт девка от насмешки да передумает. Тогда сильно доярок в колхозе не хватало, хотелось председателю, чтобы и эта дурёха-выскочка на ферму пошла.

Не тут-то было! Главное, что стипендию дали. Выучилась Евгения Ивановна, и не только на механизатора. Единственной девушке в группе, да еще с такой внешностью, как у нее, пришлось освоить трудную науку уважать себя, а как освоила, так и другие уважать начали. И лишь однажды на соблазн поддалась, не устояла, поверила, что и таких, как она, любить могут. Известно, чем такие истории кончаются – принесла домой в подоле. Не первая, не последняя некрасивая молодая дурёха из деревни.

Евгения Ивановна даже теперь, на склоне лет поморщилась, вспомнив, как днем работала на тракторе в колхозе, ночами люльку качала да над учебниками спала, чтобы заочно учебу закончить. Особая обидушка: бывало, как пойдет в сельпо за хлебом, так в спину всякий раз бабьи смешки летели, что и на такое размужичье кто-то да позарился. А вот трактористы в бригаде, те сразу приняли за свою. Зауважали за то, что в технике она разбиралась лучше, чем сам колхозный кузнец дядя Веня. И сами не обижали, и бабам своим в обиду не давали. «Хороший ты, мужик, Енюха![5] Хоть и рожавший!» – так шутили.

«Хороший мужик Енюха» жила монахиней, но не могла избавиться лишь от одной женской страсти – любила Евгения Ивановна хорошо одеться, причем предпочитала яркие цвета. Даже и теперь, на склоне лет, она носила щеголеватый оранжевый платок, по цвету чистый лисий мех! Внуки-баскетболисты очень этот ее платок любили. Всегда – на огороде ли, на покосе ли – подобно оранжевому огоньку издалека было видно их высоченную крепкую бабушку. Они по-вологодски называли Евгению Ивановну «баушка». Так и говорили: «Баушка у нас – огонь!»

Никому, кроме внуков, не простила бы Евгения Ивановна таких вольностей. Как только в возраст вошла да стала бригадиром, уж и Енюхой звать ее не осмеливался даже сам председатель. Только Евгения Ивановна – с почтением за труд, заслуги, с опаской из-за тяжелой руки и стального характера…

«Жалеть не жалели, так уважали зато. Пожалеть и скотину можно, Катька вон и о курицах плачет», – утешила сама себя Евгения Ивановна и принялась собирать под насестом перья, оставшиеся после лисьего нападения. Подлиннее пёрышки – противни для пирогов мазать. Покороче – в подушки пойдут. «Нет, нечего Бога гневить, нечего», – одёрнула себя Евгения Ивановна. И вспомнила, как Валерка, выучившийся на инженера-механика – не в техникуме, а в сельхозакадемии! – протянул ей свой диплом со словами:

– Ты, мать, теперь династию основала!

И тут вспомнилось ей, как катала Валерку, маленького, в тракторе. Ох и смышленый же рос! Уже в три годика руль держал крепко, сидя у матери на коленях. Но вместе с хорошим вновь в памяти сорняком проросло плохое: чуть не ревела ведь, как зарплату урезали. Мужикам за посевную или сенокос – премии, а ей – шиш! И даром что наравне с ними и пахала, и косила, и сеяла. Даром что в это время и дома почти не бывала, так что Валерка, считай, в кабине трактора вырос. Один ответ у дамочек в бухгалтерии, перекинут из ручки в ручку бумажки с проставленным рабочим временем, зафыркают: «Нешто ты, баба, а как мужик отработала? Не смеши народ!» А ведь шагомером всё посчитано и в ведомостях записано, что нисколько не меньше других трактористов наработала Евгения.

Потом уж бригада за нее заступилась, но до этого братского заступничества бывали месяцы, в которые каждую копейку считала, сколько их на день-то потратить можно. Конфеты шоколадные для Валерки только с зарплаты купить могла. «Вот и лисонька для своих детушек счёт ведет», – разогнулась Евгения Ивановна, подняв последнее перо под насестом, да забыла про свой гигантский рост, приложилась с маху головой о жердь для петуха. Больно! Искры из глаз полетели! А с ними и слёзы! «Матушка Богородица, матерям защитница! Спаси и помилуй! И к чему такой уродилась? Всю-то жизнь только кланяйся! Да лбом бейся!» – Она села прямо в сено у поросячьей стайки и размазала перьями по лицу-арбузу непривычные для нее и, наверное, потому такие крупные соленые капли. Посидела немного, пришла в себя. Тяжело по мосту протопала в избу и, едва открыв дверь, велела Валерке:

– Лису не трожь! Не смей бить – пусть живет!