Железные люди

Сообщаю Вам за Вашего сына лейтенанта Николая Прокофьева. Был он мой командир. Попали мы в плен в Сталинградском направлении недалеко от Калача 21 августа 1942 года. И могли мы спастись, но есть такие предатели, что хуже фашистов. От Белой Церкви удалось нам сбежать. Но русские полицаи нас поймали и 19 октября вывезли в Германию. В дороге не кормили нас и били, так что сильно мы стали истощены. Загнали нас в лагерь, в Маутхаузен. Сначала фрицы построили всех и сортировали по личности. Всех офицеров загнали в двадцатый блок, который звался «блок смерти». Там их всех замучивали до смерти, если они не отрекались от своего звания. Или сдавали в гестапо на пытки, чтобы стали они предателями. А кто не становился, того истязали. Заставляли плавать по воде и грязи, ночью обливали ледяной водой и собак запускали, чтобы рвали людей. Перед выдачей пищи из капустных листьев раздевали наголо, выдавали боксёрские перчатки, заставляли бить друг друга. И тот, кто победит, получает пищу за себя и за того, кого победил. Кормили же один раз в два-три дня.

Не могу я, Евстолья Мардарьевна, вам, матери, описывать всех издевательств, которые там творились. Но сын ваш многое вынес и остался человеком. После трех дней, как я распрощался с Николаем, то я его еще видел через колючую проволоку. Он сказал, что здесь погибнет, и меня просил сообщить семье, что с ним сталось. Еще он мне крикнул, что жить осталось немного. Он был худой до костей, раздетый, в одних брюках, в рваных ботинках. А была зима, снег с грязью. Вот всё, что я знаю о его судьбе. Больше я его не видел, но живыми оттуда не выходили. Офицеров фрицы больше всего уничтожали, и я Николая предупреждал.

До свидания!

Иванов Сергей, май 1946 год»

[12]

Внизу кто-то приписал карандашом: «Когда воевал Николай, умер от голода тятя. Я вместо него пошел тогда в лес рубить дрова, провалился в полынью на реке и болел воспалением легких, чуть не умер. А мама не могла Коле написать, и кока Манефа не могла, потому что они неграмотные. Брат мой не дождался от меня письма. Вася».

После этой подписи на лист упала кляксой Витькина слеза. Он фыркнул носом, аккуратно свернул треугольники обратно по оставшимся сгибам и спрятал на место, за раму. Почему-то Витьке было теперь стыдно посмотреть в глаза мужчине на портрете. Ведь и за этим богатырем тоже когда-то закрылась дверь родной избы, но не отпраздновали для него привальную, не встретили с пирогами и тушёным глухарем… И даже портрет его остался позабытым в брошенном доме посреди брошенной деревни.

Витька все же заставил себя посмотреть на давно умершего человека, которого, как он знал теперь, звали когда-то Николаем. Он попытался представить этого могучего широкоплечего мужчину худым, раздетым, в рваных ботинках, и увидел его стоящего под снегом у «блока смерти», и словно сам услышал, как сказал лейтенант, не пожелавший отречься ни от своего звания, ни от своей Родины: «Жить осталось недолго. Сообщи о моей судьбе».

Мальчик не позволил себе плакать. Вместо этого достал конфету из школьного рюкзака и в пустоте, в гулкой утробе гниющей избы произнес вслух оставшиеся на сегодняшний день два желания:

– Чтоб те, кого в армию забирают, те всегда домой возвращались! Чтоб Пантелеевка, как Колотилово, не вымерла!

Он сел на покосившийся стул и начал с силой откусывать от «Богатыря» и жевать, не чувствуя никакого вкуса, а когда съел конфету всю без остатка, разгладил фантик и аккуратно спрятал его к письму за раму как залог исполнения желаний.

– Простите, что без спросу зашел к вам! – попросил Витька и медленно пошел вон из избы, а вслед ему с улыбкой глядел с портрета Николай, и безымянные женщины, и женихи с невестами, и парни-солдаты, и нарядные ребятишки…

Витька даже не помнил, как добрался по тракторному пути до Пантелеевки. Дорога не заняла много времени, но в голове, словно записанные на пленку, всё звучали строки из письма. Примерно на середине пути начался мелкий колючий снег, не первый этой осенью. Мальчик почти дошел до своей избы, когда его, понуро бредущего по огороду и что-то бормочущего себе под нос, заметил из окна старший брат. Саня, зная, как весь год ждал его «мелкий», вышел к Витьке навстречу в своей нарядной дембельской форме с нашивками и аксельбантами, которую по деревенскому обычаю полагалось ему носить весь привальной день.

– Витька, ты чего сегодня с другой стороны-то чешешь, братан? – Саня шел к мальчишке под снегом, высокий и ладный. Он не торопясь лавировал меж убранных грядок, так похожих осенью на холмики могил. – Ты что, на рейсовом приехал? Так он же сегодня по новому шоссе идет. На вокзале в Вологде везде объявления… От Колотилово сам дошел?! Ну, брат, повзрослел ты за год! Не заблудился! Ну, здорово, мужик!

И тут Витька кинулся к Сане и повис у него на шее, утонув в богатырских объятиях…

Парасин крест

На поминках у старой доярки[13] Параси было шумно и весело.