Железные паруса

А, может, я снова ошибся, думал Он, и нечего бояться. Может быть, я только так настроен. Но тысяча лет! А в действительности, один как перст и никому не нужен. Но тут же вспомнил, что «они» так и действуют — гораздо тоньше психологически и переигрывают как раз на частностях, и ловить их надо даже непонятно как — на интуиции, что ли. Он давно не играл в такие игры. Запутаешься здесь, как в трех соснах, думал Он. Нет в ней ничего необычного: ни третьего глаза, ни тайного знака, ни даже нимба вокруг головы, нету, — кроме самого факта присутствия здесь в конце третьего тысячелетия на морском песке. Атака в лоб чаще приносит минусы, чем плюсы — это точно, это неоспоримо, как море, как те горы, как сама старуха с ее поскрипыванием. Нет, стоп, старуха и поскрипывание — это опасность. Это понятно. Это принято. Но вот, что она тащит за собой?

Старуха порылась в складках юбки, достала резную трубку и принялась раскуривать.

— Съесть тебя, что ли? — вдруг спросила она, оценивающе рассматривая его, прищурив глаза и пуская дым через тонкие ноздри.

От неожиданности Он едва не поперхнулся.

Когда-то она была красива. Достаточно красива, чтобы морочить голову мужчинам и чтобы от былого что-то не осталось, как давний отпечаток на лице. Но теперь по обе стороны подбородка росло по седой волнистой пряди.

— Подавишься, — ответил Он и на минуту даже забыл, для чего забрался в эту даль.

Старуха смотрела лукаво.

— Не бойся, — произнесла она, — у меня первоклассная кухня и скороварки Пихтера.

— Ладно-ладно, — произнес миролюбиво Он и отодвинулся на всякий случай.

Во всех его приключениях с ним еще никто не разговаривал на гастрономические темы, а больше изощрялись в иных головоломках. Города так и остались их заповедниками — дерись, не дерись — вечной загадкой. И в каждом что-то новое, свойственное только этому городу, хотя, разваливаясь, они постепенно теряли силу. После шахт Мангун-Кале Он избегал некогда обжитых районов точно так же, как явно пустынных, боясь попасть в засаду, а жил в пригородах, хуторах или маленьких прибрежных поселках. Но, вероятно, все же из людей никого не осталось, даже из подземелья, потому что новых запусков Он больше никогда не видел.

— Что, страшно? — осведомилась она, кряхтя, — помоги-ка, кузнечик, подняться.

Девушки нигде не было видно. Но платье по-прежнему лежало на песке и выглядело вполне земным, настоящим. Спросить, что ли, подумал Он.

Старуха стала навешивать саблю.

— Вот таскаю сдуру…

— Что ж, ты здесь одна? — еще раз поинтересовался Он.

— Одна, — ответила Старуха, затягиваясь и выпуская клубы дыма, — как перст, — и поведала, доверительно наклонив голову и цепляя глазами его глаза, — я ведь сирота, круглая… Обидеть сироту грех!

— Грех… — согласился Он.

— А!.. плут… плут… все вижу! — Старуха вдруг ухватилась его за рукав. — Плут! — неожиданно твердо произнесла она. — Разорить хочешь!

— Да ты что? — Он с трудом вырвался.

Пальцы у нее были крепкие, как щипцы.

— … камнем по голове и концы в воду!

— Сумасшедшая! — возмутился Он.

— Девяносто лет прожила, а не думала об этом.

Идиотка, на всякий случай Он решил не перечить.

— О чем? — спросил Он, переживая позор и борясь со спазмами в желудке.

— Быть ограбленной на старости!

— Старая кляча! — выругался Он и как можно назидательнее добавил. — Богатая фантазия вредна!

Старуха молчала, словно переваривая услышанное. Впрочем, по ее лицу ничего нельзя было понять. Лишь две пряди по бокам подбородка шевелились утренним ветром, как живые.

— Не внове, а поныне… — погрозила она.

И философствовать тоже умела, а больше ее ничего не интересовало.

— Кто владеет холмами, тот владеет пляжем и горами, — произнесла она наконец и плюнула на песок.

Он пожал плечами:

— Какое мне дело…

Он не чувствовал двусмысленности фразы и сразу ничего не понял. Он не понял, что старуха проговорилась. Горы… они интересовали и его тоже. Он решил, что просто ослышался. Если в его жизни все вело к одному, Он, должно быть, нашел ключик к странностям мира.

— Раньше все, кто приходил из соседней долины или доходил до той скалы, платил две монеты, а теперь вот. — И она сложила дулю.

Экспансивности в ней было хоть отбавляй. Теперь она перестала быть добродушной старушкой, воинственно задирала крючковатый нос, и по-прежнему в ней что-то временами поскрипывало, но так, что Он не мог определить источника звуков.

— Так то было раньше, — сказал Он осторожно, пытаясь сохранить хрупкое равновесие перемирия, — когда деньги были в цене.

— Деньги имеют ценность всегда, — назидательно произнесла она, окончательно запутывая его. — Но раз у тебя их нет, ничего, отработаешь на кухне.

— Какой кухне? — невольно вырвалось у него.

— Обыкновенной, — ответила Старуха почти торжествующе. — Пойдем, пойдем, родимый, котел уже греется. Один ты у меня, сердечный, остался, совсем один.