Железные паруса

Она распахнула тяжелые двухстворчатые двери. Они с Африканцем шагнули внутрь и увидели — не вкривь и не вкось, а во все пространство бред абстракциониста — движущуюся картину.

Великие слоны с детскими хоботками и кротким выражением на мордах шествовали, перебирая гибкими, паучьими ножками, — шеренга за шеренгой, вереница за вереницей, строй за строем, меняя направление слева направо или справа налево, с одной диагонали на другую, но, так или иначе, приближаясь от горизонта, распадаясь веером (на постоянство памяти?) — абсолютно точную логарифмическую спираль огромных носорожьих рогов, с приближением, теряющую свою математическую сущность, вытягиваясь сначала в закрученные и дрожащие усы бабочек, а затем, превращаясь в банальные вермишелины, безвольно свисали через указательный палец просыпающейся женщины, которая в свою очередь неосмотрительно смахивала с себя покрывало морской волны, висящей над ее ложем, олицетворяя собой то, во что превращаются сны в момент их осознавания, на переходе подсознательного — от утренней эротики к чашке чая.

2

Он проснулся. В дверь кто-то царапался. Вскочив, заметил: солнце падало за горы, море отливало серебром, а на столе — настоящее чудо — белели стакан молока и свежая булочка. Скрипнула дверь, с балкона потянуло горячим воздухом, однако Африканец, развалившись, спокойно дремал в кресле.

Распахнул дверь. В коридоре на корточках сидел человек и возился с дверным замком.

— Д-д-д-ж-ж…

Сверху он выглядел, как старик: язычок редких, коротких волос едва прикрывающий череп, наморщенный лоб, водянистые глаза и отвислая губа — все это придавало лицу жалкое выражение гнома.

— Привет, — Он высунулся, повис на руках: коридор по обе стороны был пуст.

— Д-д-д-ж-ж…

— Джованни? — догадался Он.

— Да. — Кивнул человек, и на мгновение стал похож на преданную собаку: углы рта поехали в стороны, глаза распахнулись восторженно.

— Бегунью видел? — быстро спросил Он.

У Джованни были слишком эйфорический взгляд и слишком замедленная реакция, чтобы дожидаться ответа.

— Ладно. — Решил Он и затащил его в номер. — Сам все расскажешь!

— Ру-ру-ру-ж-ж…

Где-то в коридоре скрипнула дверь и родились неясные звуки.

— Ружье, — догадался Он.

Человек радостно закивал и сделал шаг в коридор:

— Та-та-там…

Природа явно не поскупилась: он был крупный и сильный, с широкой, крепкой костью, однако, как и все, одетый в какое-то рванье и босой. В разрезе рубашки бугрились мышцы.

Кто же ты такой? с интересом подумал Он.

И вдруг человек испуганно сжался. Издали донеслось:

— Джованни, детка, где же ты?!

У него сделалось виноватое лицо, и он словно стал меньше ростом. Потряс головой — не выдавай, и Он догадался, ружье — это тайна.

— Джованни. — Старуха, не видя их, двигалась по коридору.

Они бесшумно притворили дверь и затаились.

Старуха прошаркала мимо:

— Джованн-н-и-и!

Ее внук радостно оскалился и, обернувшись, приложил палец к губам. Рот остался открытым, как размокший в луже кораблик.

— Ну где ты, несносный ребенок!

— Она не-не-не…

— Не найдет, — догадался Он.

— Да-а-а… — обрадовался Джованни, на его губах запузырилась слюна.

— Ты от нее убежал? — спросил Он.

— Да, — обрадовался он еще больше тому, что кто-то его понимает.

— Ну ладно. Что ты знаешь насчет девушки?

— Я-я-я… люблю ее, — произнес он и покраснел. — Бабушка велит жениться…

— Что ты решил? — спросил Он очень серьезно.

— Я не хочу, — ответил сумасшедший очень спокойно.

— А где ты видел ружье? — спросил Он.

— Та-а-ам… — Он махнул рукой в сторону гор.

Но в этот момент дверь распахнулась под твердой рукой:

— Джованни! — Старуха схватила его за руку. — Ты еще не выполнил моего задания!

Взглянула укоризненно краем глаз:

— Всегда такой…

— Только разбудил меня, — успокоил Он ее.

— Он еще слишком мал, — ответила Старуха, пряча глаза, — чтобы общаться с взрослыми.

Она словно боялась чем-то выдать себя, выдать свои страхи и планы, возможно, она была коварнее, чем Он предполагал. Завтра же уйду, решил Он, Бегунью увижу и уйду. О ружье Он даже не вспомнил.

Джованни плакал. Он выглядел очень несчастным. Слезы текли по пухлым губам и щетинистому подбородку.

Старуха, гремя саблей, откуда-то из юбок достала платок и вытерла слезы. Внук безвольно стоял перед ней, позволяя проделать операцию с платком и собственным лицом.

— Не слушайте его, — говорила Старуха, — он вам такого наговорит, — почему-то услужливо улыбнулась, ее всамделишная сабля торчала, как лисий хвост. — Век не забудете. Приходите лучше ужинать, приходите… — И, подталкивая внука в зад, удалилась, забыв прикрыть за собой дверь. — Что ты ему наговорил? Что ты ему наговорил? — Услышал Он в коридоре. — Что?

***

— Выпьем! — миролюбиво предложил Толстяк, и пиво зашипело под его пальчиками-сосисками.