Железные паруса

Они едва прошмыгнули мимо самодвижущейся картины — теперь слоны наступали рядами, как римская фаланга. Казалось — мгновение и они ступят в зал, прошествуют грозно, как неумолимый рок, и растопчут, сотрут в порошок. Но в самый последний момент они рассыпались на множество иглоподобных рогов и сворачивали за края картины. Только пустыня, откуда они начинали шествие, казалась реальной и настоящей, но от этого не менее страшной, со своим диском-солнцем и уходящими вдаль фигурками. У них не было времени разглядывать, потому что:

— Выпьем, — настойчиво сипел Толстяк, поглощая очередную банку. Смятая гора их лежала на газоне рядом с ним. — Выпьем и забудем…

В своем стремлении напиться он был неутомим, как морская волна.

— Жизнь — это постоянное воспроизводство дерьма!

Сейчас он на меня бросится, решил Он, но на этот раз я его уложу одним выстрелом. И тут же вспомнил, что забыл пистолет под подушкой в номере.

Они вздорили и в девяностом, и в девяносто пятом, — то есть во всех тех случаях, когда их сводила судьба. Клопофф имел привычки мелкого человечка — были криклив и необязателен, задирист и скандален. Первым занимал душевую и место у цирюльника. Любил пользоваться чужим кремом и полотенцем.

— Если бы ты меньше пил, — неожиданно произнесла Старуха, может быть, и нечего бы не вышло.

— Бабушка, — кротко произнес Толстяк, — не действуй мне на нервы. С утра я питаюсь пивом. Одним пивом. Только пивом и ничем, кроме пива. А теперь уже вечер, значит, сам бог велел.

— Тьфу ты, черт рогатый! — выругалась она. — Старый обжора, чтоб ты залился этим пойлом.

Она, как и все люди, взывала к свидетелям, но делала это неосознанно, как в запале.

— Не шуми напрасно. Лучше скажи, как там lenticularis?

— Не знаю, — грубо оборвала его Старуха. — Болтаешь неизвестно чего.

— Точно, — протрезвел Толстяк, — болтаю. — Прикрыл веки и повращал глазами. — Ты ведь ничего не понял! Не понял?

— Не понял, — сознался Он.

— Сейчас он напьется и будет плакать, — поспешила объяснить Старуха, словно они коснулись запретной темы.

— Все равно тебе сегодня не повезло, — подразнил ее Толстяк. — Все равно ничего не выйдет…

— Пей свое пиво и молчи!

Казалось, она ненавидит его и не могла этого скрыть. Потом вдруг переменилась в лице:

— Я вас познакомлю…

Его ждало разочарование. По дорожке со стороны моря приблизилась пара: Бегунья и ее спутник.

— Мелетина, — представилась она, — Мака…

Он уже знал ее. Только не помнил, с какого момента — с того ли на берегу, или раньше. Память на этот раз подвела его. Давно Он не вспоминал своего прошлого или устал его вспоминать.

Он же весь породистый, как профиль на долларе, с красивой ямкой на квадратном подбородке и крепкими челюстями, протянул руку, от пожатия которой Он поморщился.

— Андреа, пятьдесят первая база… штат Невада… Озеро Конюха…

Он не произнес принятой в таких случаях фразы. Он уже ревновал ее. Светлый костюм, светлый галстук, гладко выбритые щеки, усы щеточкой и тонкие очки в золотой оправе. Когда их взгляды встретились, Он понял, что такой не уступит ни в чем.

— Между прочим, ее жених, — гордо бросила на ходу Старуха, волоча из кухни поднос с молочным поросенком.

Какой по счету? злорадно подумал Он.

— Вот это по мне! — обрадовался Клопофф, разбавляя неловкое молчание.

Старуха неодобрительно косилась. Она цементировала союз троих внуков и их невесты, а они под ее умелой рукой говорили и думали только то, что ей хотелось.

Толстяк мешал водку и пиво. Андре, не морщась, пил мелкими глотками. Сам Он принял на грудь две рюмки перцовки и не почувствовал вкуса. Африканцу достались шпикачики в бульоне и кусок хлеба.

— Люблю собачек, — ласково произнесла Старуха.

Африканец даже не поднял головы. Он, как и его хозяин, не признавал комплиментов и считал их дурным тоном. Однако он все же был воспитан и не выказывал ворчанием своей неприязни. Шерсть на его холке стояла ежиком, а хвост задирался выше положенного.

— А где наш любимец Джованни? — поинтересовался Клопофф.

Ему никто не ответил. Все были заняты молочным поросенком. Только Старуха дернула головой, осуждая болтливость.

Африканец насытился и подошел, чтобы выразить преданность, потеревшись о колени. Потом рухнул под ноги — громко, как мешок с костями, и уснул.

— Я думала, вы стали добродушным, — шепнула, наклоняясь, Мака.

Он почувствовал ее запах. Запах горных цветов, тонкий, как воспоминания. Он даже не успел удивиться. Может быть, она его с кем-то перепутала. Он чуть не оглянулся, чтобы найти подтверждение в картинке гор. Уж им-то, казалось, Он доверял больше. Она подперла кулачком щеку и внимательно смотрела на него. Ее лицо, такое твердое в скулах, темные глаза и выгоревшие брови на свежем, юном лице еще не распались для него на составные части, и Он знал, что в таком состоянии оно может быть опасным. В глубине души Он не сопротивлялся. Он вдруг вспомнил все свои взаимоотношения с женщинами и испытал сожаление, как о давней, забытой привычке.

— Можно тебя спросить?

— Ты уже это делаешь, — ответил Он, как заговорщик, избегая ее взгляда.

— Почему ты один?