Железный бурьян

Росскам отправился за старьем один, а Френсис стал смотреть через улицу и увидел, как мать в домашнем платье и фартуке украдкой сыплет соль на корни молодого клена, росшего на дворе у Догерти, но бесцеремонно ронявшего веточки, листья и крылатки на цветы и помидоры Феланов. Катрин Фелан сказала своей почти тезке Катрине Догерти, что мусор и тень этого дерева Феланам нежелательны. Катрина обрезала, где смогла, нижние ветви; обрезать верхние попросила Френсиса, к семнадцати годам прослывшего среди соседей мастером на все руки; и Френсис сделал: влез наверх и отпилил живые руки сильного, молодого дерева. Но на каждую обрезанную ветвь жизнь ответила новыми побегами, и дерево зазеленело пышнее всех на Арбор-хилле, приводя в ярость Катрин Фелан, которая сыпала еще больше соли на корни, прораставшие под забор и все нахальнее вторгавшиеся на участок Феланов.

— Мама, почему ты хочешь погубить дерево? — спросил Френсис.

А мать сказала:

— Потому, что дерево не имеет права залезать на чужие дворы. Если нам понадобится дерево на дворе, мы посадим свое, — сказала она и подбросила соли. Листья на дереве кое-где увяли, а одна ветвь засохла окончательно. Но засолка не дала результата: Френсис увидел, что клен вырос вдвое против прежнего; зеленый гигант стоял над бурьяном и тянулся к солнцу оттуда, где некогда был двор Догерти.

Под ярким полуденным солнцем 1938 года дерево сократилось до половинного размера сорокалетней давности — такого, как в июле 1897-го, когда Френсис, сидя посреди кроны, спиливал ветку над головой. Он услышал, как открылась и закрылась задняя дверь нового дома Догерти, глянул вниз со своего насеста и увидел Катрину Догерти с продовольственной сумкой; на ней была серая летняя шляпа, атласные серые бальные туфельки и больше ничего. Она спустилась по пяти ступенькам на заднюю веранду и направилась к новому сараю, где Догерти держали свое ландо и лошадь.

— Миссис Догерти, — крикнул Френсис и спрыгнул с дерева. — Как вы себя чувствуете?

— Я еду в город, Френсис, — ответила она.

— Вам не надо что-нибудь надеть? Какую-нибудь одежду?

— Одежду? — Она поглядела на свое голое тело, потом наклонила голову набок и, с насмешливо расширенными глазами, оцепенела.

— Миссис Догерти, — сказал Френсис, но она не ответила и не пошевелилась.

С перил веранды, которые он сооружал, Френсис взял кусок зеленой парусины, предназначенной для навеса над боковым окном, завернул в него голую женщину, взял ее на руки и внес в дом. Он усадил ее на диван в задней гостиной и, пока парусина еще не совсем сползла с ее плеч, стал искать в доме одежду. Он нашел халат, висевший на двери кладовки, поднял Катрину на ноги, просунул ее руки в рукава, завязал на ней пояс и, уже одетой, развязал под подбородком ленту шляпы. Потом снова усадил ее на диван.

В шкафчике он нашел бутылку шотландского виски, в буфете бокал, налил с четверть, поднес ей ко рту и уговорил глотнуть. Виски — волшебный напиток и вылечит вас от всех огорчений. Катрина отпила, улыбнулась и сказала:

— Спасибо, Френсис, ты такой заботливый.

Глаза ее уже не были расширены, муть из них ушла, оцепенение исчезло, лицо и тело оттаяли.

— Вам лучше? — спросил он.

— Мне хорошо, совсем хорошо. А ты как, Френсис?

— Хотите, я схожу за вашим мужем?

— Мужем? Мой муж в Нью-Йорке, боюсь, что он труднодосягаем. А зачем тебе понадобился мой муж?

— Может быть, привести кого-нибудь из родственников? Кажется, у вас был какой-то приступ.

— Приступ? Что значит — приступ?

— Там. На заднем дворе.

— На дворе?

— Вы вышли совсем неодетой, а потом как будто застыли.

— Послушай, Френсис, тебе не кажется, что ты слишком фамильярен?

— Этот халат я на вас надел. Я внес вас в дом.

— Ты внес меня?

— Завернул в парусину. Вот в эту. — Он показал на валявшуюся перед диваном материю. Катрина посмотрела на парусину, сунула руку за пазуху и пощупала голую грудь. Когда она снова посмотрела на Френсиса, он увидел в ее лице лунное величие, леденящий сплав красоты и заброшенности. В дальнем конце парадной гостиной Френсис увидел лоб и глаза Мартина, девятилетнего сына Катрины Догерти, который наблюдал все это из-за спинки стула.

Прошел месяц, и в день, когда Френсис доделывал двери в сарае Догерти, Катрина окликнула его с заднего крыльца, поманила его в дом, провела в заднюю гостиную, села на тот же диван и жестом предложила ему кресло напротив. В длинном желтом платье с мягким воротом она показалась Френсису солнечным лучом.

— Можно налить тебе чаю, Френсис?

— Нет, мэм.

— Не хочешь ли сигару моего мужа?

— Нет, мэм. Я их не курю.

— Неужели у тебя нет мелких пороков? Может быть, ты виски пьешь?

— Пробовал, но больше пиво пью.

— Ты считаешь меня безумной, Френсис?

— Безумной? Как это?

— Безумной. Безумной, как Черная Королева. Странной. Сумасшедшей, если хочешь. Ты считаешь Катрину сумасшедшей?

— Нет, мэм.

— Даже после моего приступа?

— Я и считал, что приступ. Приступ не значит, что сумасшедшая.

— Конечно, ты прав, Френсис. Я не сумасшедшая. Кому ты рассказал о том происшествии?

— Никому, мэм.

— Никому? Даже дома?

— Нет, мэм, никому.