Железный человек Тони Айомми. Мое путешествие сквозь ад и рай с Black Sabbath

Как раз во время тура в поддержку Technical Ecstasy меня повсюду подстерегал таинственный «Близнец Тони». Этот парень донимал меня много лет. Близнец Тони одевался, как я, отрастил усы, как у меня, и к тому же играл на гитаре. Смастерил напальчники и даже начал продавать. Постоянно появлялся в отелях, и все думали, что это я. В конце концов он выдохся, хотя не так давно я видел этого чувака на своем сайте. Он послал фотку, где играет, но выглядит уже по-другому: сбрил усы. Очень эксцентричный персонаж.

Позже меня доставал еще один парень. Уверял, что является моим сыном. Ему было около полтинника, так что я, честно говоря, не могу представить, каким образом это возможно, но его было не переубедить. Он вычислял, где я нахожусь, и звонил мне. Моя вторая жена, Мелинда, однажды ответила на звонок, и он представился:

– Это сын Тони.

Естественно, она была вне себя и решила, что у меня есть сын на стороне.

– Что значит у тебя есть сын?!

– Да нет у меня сына!

– Я с ним только что разговаривала!

Этот чувак еще и фамилию изменил на Айомми. Какая-то группа ему даже пластинку посвятила – «Как стать Тони Айомми» или что-то в этом духе.

42 Надежда умирает последней

Готовясь к записи альбома Never Say Die! мы пытались писать песни, но было тяжело. Пока мы катались по Америке, появился панк. Даже на разогреве у нас выступали The Ramones. Совершенно не хотелось бы принижать их достоинства, но, думаю, они нам не подходили. Справлялись они не очень хорошо, и в них летели всякие предметы, так что пришлось снять их с тура.

Не думаю, что мне были по душе все эти панковские прибамбасы. Агрессия в музыке – это одно, но когда дело доходит до злобы и саморезания, для меня это уже слишком. Тем не менее мне нравились некоторые панковские песни – правда, уже позже. И некоторые группы говорили, что Black Sabbath оказали на них влияние в музыкальном плане.

Только я, честно говоря, этого не замечал.

Панк пришел и слегка нас потеснил. The Stranglers были на первом месте. Помню, Гизер сказал: «Мы со своими риффами и прочими фишками уже немного устарели».

Я чуть ли не стал задаваться вопросом: о боже, и что мне теперь сочинять?! И снова парни уходили в кабак, а потом возвращались и спрашивали:

– Ну что, придумал чего-нибудь?

– Нет, что-то ничего не придумывается…

Трудно было что-то из себя выдавить – особенно после слов Гизера. Складывалось ощущение, будто мы больше не верим в то, что делаем. Я мучался и все время думал – если я сочиню рифф, они могут заявить: «О, а другого мы ничего придумать не можем?»

Ребята такого не говорили, но всем видом показывали недовольство. И все это как раз когда я почти застолбил студию в Торонто, так что давление только усиливалось.

А потом ушел Оззи. Просто больше не хотел этим заниматься. Это был очень сложный период, но мы никогда не задумывались над тем, чтобы завязать. Спрашивали себя: вернется ли он? Он ведь мог передумать, а мы не знали, что дальше делать. Но вместе с тем понимали, что нельзя просто сидеть сложа руки.

Мы с Биллом с давних пор знали одного вокалиста, Дэйва Уокера, еще со времен, когда он пел в местной бирмингемской банде The Red Caps. Позднее он пел в Savoy Brown и Fleetwood Mac и переехал в Сан-Франциско. Мне очень понравился его голос, так что мы с ним связались. Мы, честно говоря, хватались за любую возможность и понимали, что надо писать альбом: студия оплачена, а вокалиста нет! Немного порепетировали с Дэйвом, написали с ним две или три песни. Все просочилось в прессу, и мы с ним даже приняли участие в передаче на местном телевидении в Бирмингеме, но чувствовали – что-то не так. Потом Оззи извинился, мы поговорили, и он вернулся. Мы разъяснили ситуацию Дэйву, и тот ушел. Однако Оззи вернулся только за два-три дня до того, как надо было ехать на студию в Торонто. Отменить мы ничего не могли, так как заплатили огромный аванс. Песен, кроме тех трех, что мы сочинили с Дэйвом, так и не было, но Оззи их петь не стал.

Приехали в Торонто, а там – жуткий дубак. Каждый снял себе апартаменты неподалеку от студии Sounds Interchange. Кроме того, мы арендовали кинотеатр со сценой для того, чтобы сочинять и репетировать новый материал. Работали с девяти часов утра в лютом холоде, так как помещение практически не отапливалось, а весь вечер записывались в студии. Все было не так, как обычно. Прежде мы что-то придумывали, пропускали через себя, давали песням время, чтобы созреть: «Ну как, нам нравится? Давайте тут немного изменим и здесь переделаем».

В Торонто такой роскоши у нас не было. Вот почему Never Say Die! получился таким своеобразным. Некоторые треки мне нравятся, но альбомом я остался недоволен – мы переживали тяжелые времена.