Железный Густав

— Да, Эрих умен, он далеко пойдет… Молодчина — в двадцать одни год пролез к кормушке! Да, да, он соображает, как деньги добывать. Умно, хвалю! Повтори-ка мне его адрес. Да, я навещу его в самом ближайшем времени. Такие связи надо использовать. У меня тоже кое-что наклевывается, может, его заинтересуют мои планы…

Гейнц вернулся домой в отличном настроении. Он сегодня же вечером расскажет все Эриху — пусть готовится к высокому посещению… То-то Эрих будет смеяться!

7

Итак, Гейнц снова отправился на виллу. Нет, он отнюдь не внушил себе, что идет лишь затем, чтобы рассказать брату о Зофи — уж настолько-то он не был лицемером, — он противился, боролся с собой, и все же не устоял.

Увидев брата в его новоявленном великолепии, Эрих сказал:

— Ну, знаешь, Малыш, для махрового идеалиста у тебя чертовски материалистическая оболочка!

Гейнц, сгорая от стыда и ярости, готов был поколотить его.

Но постепенно он притерпелся, — человек, это самое приспособляющееся существо на земном шаре, ко всему привыкает. Тем более что совершившаяся с ним перемена никого особенно но поразила.

— Хорошо, что Эрих хоть о тебе заботится, — сказала мать. — К нам он совсем забыл дорогу.

А отец со свойственным ему теперь едким юмором добавил:

— Коли тебе не к лицу кланяться мне на улице, отвернись, а не то спрячься за афишную тумбу. Мы с тобой незнакомы!

Нет, никто не удивлялся. Авторитет его в классе скорее возрос. Среди гимназистов пошли толки, будто у Гейнца богатая подруга, а ведь это, невзирая на трудные годы и сбор оружия, был еще такой немудрящий народ, что мысль о связи их однокашника с красивой, богатой женщиной кружила их ученические головы, подобно прельстительному сну…

Но если никто не осуждал Гейнца, а многие даже склонны были ему завидовать, то неумолчный голос в его душе не переставал твердить, что позор есть позор, и никуда от этого не денешься!

Разумеется, вскоре выяснилось, что костюмы сшиты отнюдь не для прогулок. Один только раз, один-единственный, прошлись они немного по зимнему Грюневальду. Да и то Тинетта разгневалась и пожелала тотчас же вернуться домой. И это у них называется лесом? Веники, безобразные, растрепанные веники, понатыканные в землю вниз головой. А под ногами такое, что в ботинки мгновенно набивается песок и хвойный сор. Она же рисовала себе нарядный парк, как у них, на западе, густолиственные кроны и дорожки, усыпанные рыжим гравием…

— Но ведь и там сейчас зима, Тинетта!

— Зима? Глупости ты болтаешь, Анри! Там не бывает зимы — на душе у людей, хочу я сказать. Все вы какие-то вечные зимовщики, угрюмые, холодные. А мы всегда веселы, у нас бессменная весна!

— Всегда веселы — но этого не бывает, Тинетта!

— Не бывает — посмотрел бы ты… — Она запнулась, но у нее уже неудержимо вырвалось: —Ах, если бы французы не остановились у Рейна, если бы они пришли сюда! Было бы с кем посмеяться! Это вечное одиночество — я в жизни так не зябла, как эти несколько месяцев здесь.

— И чтобы ты могла веселиться в обществе какого-нибудь лейтенанта, Германия должна терпеть у себя французов? Бедная Германия!

— Мне-то что до этого! Знала бы я, каковы немцы; я ни за что бы сюда не поехала. Эрих меня подвел, я думала, другие хоть капельку на него похожи. Да нет, какое там!

— Если тебе здесь так плохо, Тинетта, почему ты не вернешься на родину? Ведь Эрих не может тебя задержать!

Гейнц был кровно обижен.

— В том-то и дело, Анри, ну и дурашка же ты! Думаешь, я вольна вернуться? Да я бы ни минуты не колебалась, пусть даже Эрих зарабатывал бы в сто раз больше! Мне нельзя возвращаться на родину — хотя бы некоторое время.

И она рассказала ему, что дома у них косо смотрят на женщин, сошедшихся с немцами.

— У меня не будет ни одного ангажемента. Да я там с голоду умру. Меня забросают камнями!

«А я? Как же я? — готов был спросить Гейнц. — Выходит, я для тебя ничего но значу?»

Но к чему спрашивать, ведь он и так знает, какой унизительный для себя услышит ответ. Он всего лишь игрушка, средство убить время, бесконечные, серые, одинокие часы, — тот, кого мгновенно забывают, едва лишь представляется что-то более интересное.

(А может, он для нее все же нечто чуть-чуть большее, нежели тот, кого можно мучить, на ком можно испытывать свои женские чары, — слуга, раб, безответный холоп? Да, холоп, их связывает позор, которого уже не чувствуешь, — их общий позор. Да, зло, причиненное им обоим и вместе выстраданное, — вот все, что их роднит!)

Единственная их прогулка! А потом они ежедневно отправлялись в город — сперва только днем, потому что к вечеру домой возвращался Эрих, а потом и вечерами, так как Эрих засиживался на работе до поздней ночи. Эрих, с виду такой мягкий, обаятельный, когда у него являлся случай зашибить деньгу, обладал железной хваткой. Откуда только брались силы у этого слабохарактерного человека!

Что думал он, постоянно видя эту неразлучную пару — брата и свою подругу? Ведь это не могло от него укрыться. Они но таились, да и прислуга в доме постоянно видела их вдвоем. Тинетта то и дело звонила Эриху в контору и просила машину, чтобы поехать за покупками в обществе Анри.