Железный Густав

А затем начались перевозки. Стояла еще зима. Хакендаль и не мог возмущаться, что ему не поручают возить пациентов. Его дело было доставлять багаж, продукты, а к вечеру вывозить мусор и золу…

Когда Хакендалю впервые предложили доставить в лабораторию десять бутылочек с мочой, он потребовал заведующую. Но она, конечно, на операции — она ведь незаменима! Пусть скорее отвезет в лабораторию бутылочки (у них это называлось пробирки) на срочный анализ…

И он поехал. И как и полагается старику Хакендалю, утешался мыслью, что, в сущности, особой разницы нет: возить ли мочу в стеклянных бутылочках или же в натуральной упаковке — на прогулку…

— Это все дела человеческие, Юстав, — утешал он себя…

4

В эти чудесные дни на острове Хиддензее Гейнца Хакендаля временами все же охватывало беспокойство: а не легкомысленно ли жить здесь, не зная забот, в твердой уверенности — уж я-то найду себе место. Дай только вернусь в Берлин.

Что-то похожее на страх нет-нет да и подкрадывалось к нему. Вот он здесь гоняет лодыря. А когда они к первому июля приедут в Берлин, денег у них останется всего-навсего на полтора месяца жизни. А что дальше? Ведь Ирма ждет ребенка! Получит ли он работу? Я ни за что не сяду на пособие! Как-нибудь перебьемся! Ну, а ребенок?..

Черт бы побрал все на свете! Не странно ли? Когда он видит безработных — а их хватает даже здесь, на этом островке, — как они слоняются без дела, его охватывает страх — оттого, что у него нет страха! Страха перед жизнью.

— Может, это легкомысленно с моей стороны? — спрашивал он Ирму и Тутти, — я и не думаю о том, что у меня нет работы. А что мы будем делать, если я не найду нового места?

— Этого быть не может! — восклицала Тутти, трудившаяся всю свою жизнь не покладая рук. — Кто хочет работать, всегда найдет работу. Кто не находит, не очень-то ее ищет!

Примерно то же думает Гейнц Хакендаль, но говорит больше для очистки совести:

— У нас два миллиона безработных — вряд ли все они лентяи.

— А почему бы и нет? — вскидывается на него Тутти. — Их избаловала война и инфляция. Ты погляди на этих мальчишек: шиберская кепка набекрень, во рту торчит сигарета — разве такому нужна работа?

— Так вы и в самом деле думаете, что мне не о чем беспокоиться? — спрашивает для уверенности Гейнц. — И что не легкомысленно сидеть здесь, вместо того чтобы хлопотать о новом месте?

— Глупости! — повторяет Тутти. — Зря ты себе отпуск портишь. Будет у тебя место, не горюй!

Ирма — та ничего не говорит, Ирма теперь часто помалкивает.

— Это от моего состояния, — ответила она ему как-то на его вопрос.

Но когда они перед сном еще идут прогуляться на дюны к сигнальному фонарю, Ирма вдруг прижимает к себе его локоть и говорит:

— Пожалуйста, Гейнц, давай не ждать конца июня!

— Значит, ты все-таки беспокоишься, что у меня нет работы?

— Не в этом дело, — говорит она. — Я за негобоюсь. Хоть и не сказать, что боюсь. Но надо же, чтоб все было в порядке, когда онродится!

— Ты права, — говорит он. — Значит, в середине июня.

И оба молча бредут дальше.

Он сказал «ты права», — лишь бы что-нибудь сказать. Удивительные существа эти женщины! Он так и не может понять, о чем это Ирма вечно думает и как она приходит к своим выводам. Она не сомневается, что место у него будет, это он чувствует. Ей и в голову не приходит, что придется сесть на пособие! Она и вообще-то не из трусливых. Но им, видите ли, надо прервать свой отпуск, чтобы, ребенок, родившись, нашел все в полном порядке. Как будто он знает, что такое порядок…

Чудно, право! Уж если этим начинается, не трудно предвидеть, что так оно пойдет и дальше. Что достаточно хорошо для родителей, недостаточно хорошо для ребенка.

— Прежде всего, — поясняет Ирма, — я должна приготовить ему полное приданое. Было бы очень кстати, если б на новом месте тебе платили больше. Пятьдесят марок уйдет на одно приданое. А ведь еще вопрос, удастся ли нам столько выручить за твое радио!

Вот оно, вот оно! Безработица и страх перед жизнью, психоз рентной марки и детское приданое, повышенное жалованье и безоговорочное решение продать его радио — и все это надвигается со всех сторон! А он еще боится того, что ничего не боится! Да, он ужебоится, в самом деле боится — того, что на него вот-вот свалится! И тут уж между ним и его неверной судьбой не стоит ничего, кроме веры в себя, того беспечного оптимизма, который у берлинца выражается словами: не горюй, Гейнц! Перемелется — мука будет!

5

И вдруг все обошлось на удивление гладко! Уже в Штральзунде Гейнц накупил берлинских газет, и, пока поезд все ближе подвозил их к обнищалой, голодной столице, он изучал объявления.

— Вот это как раз для меня, Ирма! — воскликнул он и показал ей объявление, где банкирский дом «Хоппе и К°» сообщал, что ему требуются молодые энергичные бухгалтеры с представительной внешностью. Являться для переговоров во второй половине дня — с трех до пяти.

— Много же ты о себе воображаешь, — не преминула съязвить Ирма. — Подумаешь, какой энергичный, а главное — представительная внешность…