Железный крест для снайпера. Убийца со снайперской винтовкой

Я решительно отказался, заявив, что никогда не предам своих боевых товарищей, отдавших жизнь за Германию. Мой собеседник заявил, что в таком случае я могу навсегда отказаться от надежды увидеть мою родную страну еще раз. У меня не было права на настоящую жизнь: мне разрешали лишь искупить вину рабским трудом на благо чужой для меня страны. Меня ждала вечная ссылка в Сибири под неустанным надзором КГБ. Я буду вынужден до конца жизни подчиняться всем их распоряжениям. Мне было сказано: «Жаль. Вы еще пожалеете, что остались в живых. Мы многим даем разрешение на выезд из Советского Союза, но вы никогда не получите такого разрешения!» Я ответил, что мне хорошо и здесь и я доволен тем, что зарабатываю своим честным трудом. Я видел папки с документами, которые они нашли в трофейных немецких архивах. Сотрудники КГБ проделали большую работу. Мне пришлось подписать документ, в котором я соглашался не разглашать подробностей своей биографии и обязался не принимать участия в антисоветской деятельности. После этого меня отпустили. Я ушел со смешанными чувствами. Мне было страшно и неприятно думать о том, что эти свиньи до конца моих дней будут следить за мной, и негодовал из-за того, что лишился права вернуться в родную страну. Тем не менее я был горд тем, что у меня хватило мужества отказаться от предложения КГБ и не стать предателем Германии и советским шпионом.

Я вернулся в Жигалово, повидавшись в Иркутске с Тони и Витаутасом, который все еще находился в областной больнице. Был октябрь 1956 года. Вскоре вернулась Тони, оставив сына в больнице. Теперь он был под присмотром своей сестры Гражины, которая работала там медсестрой-практиканткой. 1 ноября я снова начал заготавливать дрова в тайге. За одну неделю, утопая по пояс в снегу, я заготовил шесть кубометров лесоматериалов.

Еще живя в Рудовке, я несколько раз писал письма в Восточную Германию, где, как я полагал, в Нидердорфе близ Хемница жила моя сестра Ида. После того как ее муж вернулся домой из русского плена, она переехала в Дортмунд и так и не получила моих писем. Моя племянница — ее дочь Ирмгард — случайно оказалась в Нидердорфе, где ей передали мои письма. Это было первое известие, которое они получили обо мне за последние десять лет. Я получил ответ и сообщение о том, что мать умерла в 1949 году.

Я написал также Эрике Ленц и получил от нее письмо. Еще одно письмо я отправил по старому адресу в Чикаго, где жила моя бабушка по отцовской линии. В последний раз она приезжала в Германию в 1929 году, чтобы повидаться с сыном. Она происходила из простой семьи, и мой отец появился на свет в результате ее любовной связи с аристократом. В ту последнюю встречу она передала моему отцу кое-какие документы, золотые часы с выгравированным на крышке геральдическими щитом и перстень-печатку с таким же гербом. Отец бросил их со злости в огонь. Бабушка заплакала, а он закричал: «Лучше бы умертвили меня при рождении, чем позволили прожить такую жизнь! Я не получил никакого образования и на всю жизнь остался неграмотным. Вместо подписи я умею лишь поставить три креста!» Сегодня я хорошо понимаю его боль. Он вырос в крайне неблагоприятных жизненных условиях и всю жизнь страдал. Мое письмо его матери, моей бабушке, вернулось обратно с пометкой «адресат скончался».

Под землей: Шеренков, 1957–1977 годы

Через четыре месяца мы получили разрешение поселиться в доме на окраине Иркутска. Поскольку Тони все еще считалась ссыльной и стояла на учете у коменданта, в конце марта 1957 года мы поселились в Шеренкове, в 125 километрах от Иркутска.[3]1 апреля 1957 года я начал работать на угольной шахте. Угольный район, в котором она находилась, назывался Шерембасс. Здесь было более тридцати заброшенных шахт. Вся Восточная Сибирь снабжалась добываемым в этих местах углем. Город был скверным, малопригодным для нормальной жизни местом. Здания в нем отапливались углем. Когда зимой температура опускалась до минус сорока градусов, над Шеренковом повисал плотный туман и становилось трудно дышать. Здесь обитало множество уголовников самых разных национальностей, большая их часть отбыла наказание в лагерях, но по-прежнему находились в Сибири в ссылке, например татары. Поволжским немцам было также запрещено возвращаться домой, поскольку у них больше не было дома. Многие шахтеры в прошлом служили в Красной армии, но попали в плен к немцам и были позднее «освобождены» советскими войсками. Они сменили немецкие лагеря для военнопленных на кое-что похуже — царство красного террора, в котором их считали изменниками родины за то, что они сложили оружие. Лишенные всех гражданских прав, они лишились возможности вернуться к своим семьям и навсегда остались в ссылке вдали от родных мест.