Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо

…Зализав раны после сшибки с казаками отряда генерала Фрейтага, оставив раненых в дружественном ауле равнинных вайнахов и отправив гонца с сообщением в главную ставку Шамиля, неукротимый Джемал с тридцатью шашками ушел на юго-восток в кумыкские степи. Но прежде были два дня, проведенные в горячих молитвах; военный совет и суеверное гаданье на звездах, подковах и конском волосе⁹¹. «…Нет, не Всевышний наказал меня на Совином ручье… Аллах спас меня… - обхватив руками выбритую кинжалом голову, со стоном итожил Джемалдин-бек. - Клянусь могилой отца! Кораном клянусь, я доберусь до правды, кто выдал нас выстрелом русским!»

…Разбившись на три неприметных отряда по десять шашек, они стаптывали теперь следы батальона полковника Бенкендорфа, вышедшего из Грозной на Ташки-чу. О нападении речи не шло. «Разве под утро, - думал Джемал, - если выпадет случай, угнать табун лошадей…» Но гребенцы держали ухо востро, а палец на курке крепко, помня предостережение погибших: «Не след посылать казака туда, куда можешь послать пулю».

За время движения куринцев джигиты Ахильчиева дважды пытались подкрасться к лошадям и дважды были обстреляны бдительным караулом. Наблюдая за действом с холма, Джемал видел, как к ярам, где метался табун, бежали солдаты, а казаки, припав на колено, споро стреляли по обнаруженным храбрецам. Выстрелы гулким эхом будоражили застывшую тишину рассвета.

Блеснув над головой полукружьем сабли, Ахильчиев подал своим знак отступить. Гарцующие перед врагом на лихих конях мюриды, показывая чудеса джигитовки, с беспорядочной пальбой и пронзительными выкриками «Ля илляха иль алла» стремительно, как ветер, исчезли в холмах.

…А потом они кружили, как демоны, две ночи кряду вокруг глинобитных стен спящего Ташки-чу; перекликались с холмов волчьим воем, вынюхивали, высматривали, что и как, забирали в память, сколько штыков, сколько пушек собирается злой урус выставить против горцев.

И снова Ахильчиев послал гонца с вестью в горы. Третьего! - за два дня послал, дав ему лучшего скакуна. Потому что знал, как нуждается имам в каждом новом сведении о враге, как чрезвычайно важна для него любая весть о замыслах и действиях гяуров. И еще потому, что понимал: покуда будет жив Шамиль - будет жить Кавказ, и мир будет помнить о нем и о тех, кто держит в руке шашку, кто выбрал своей судьбою Газават, кто встал под зеленое знамя Ислама.

- Через нашего Повелителя мы станем нерушимыми, а он через нас… - провожая гонца, напутствовал Джемалдин-бек. - Держи это в сердце, брат Арби. Ничего не забудь. Все передай имаму. Да будет твой путь прям, как полет стрелы. И да не коснется твоего тела ни пуля, ни штык. Аллах акбар.

- Аллах акбар!

Молодой Арби метнул свое ловкое тело в седло. С места сорвался, как ветер. Бурка и башлык мюрида были видны недолго - во весь дух помчал его конь к далеким горам. Широка, беспредельна кумыкская равнина, никем не измерена. Довольно на ней и дорог, и звериных проследков… Но глаза чеченца - орлиные глаза, а чутье чеченца - волчье чутье. Чеченец и с завязанными глазами отыщет дорогу к родным горам.

- Воллай лазун, биллай лазун… хорошо пошел джигит Арби, - глядя вослед бурому облачку, процедил сквозь белые зубы Джемал и подумал: «Горец умирает в тюрьме урусов… но не от физических страданий, а от душевных. Он от рождения не знает, что такое стена… Он свободный». И еще подумал Джемалдин-бек: «Может… этот безродный Шамиль, сын простого садовника из Гимры, наконец оценит по достоинству мое рвение?.. Может быть, скоро произведет в наибы? Тогда и у меня будут собственные дибиры-помощники… свои муфтии, свои палачи… Тогда все соседние аулы будут у меня за поясом, а уж стада мои не будут знать края».

Он прикрыл глаза выгоревшими на солнце ресницами и будто наяву узрел свое скорое будущее: вся зеленая долина Аргуни от подножия гор до отрогов ущелья была заполнена его отарами. Желанному гостю, сидящему верхом на коне, не было видно конца его тучным гуртам и резвым табунам. Прозрачный воздух, наполненный солнцем и блеянием ягнят, ласкал слух… Сердце ликовало, радовалась душа… Люди складывали о его подвигах и богатстве песни… И казалось, что вся земля и весь скот на земле принадлежали ему.

«…Вот только Дзахо Бехоев!..» Цветущие картины земного эдема затянулись багровыми тучами. И вновь заныло сердце Ахильчиева, ровно кто невидимый нанес ему глубокую рану. Джемалу тут же вспомнился недавний сон, преследовавший его ночами.

…Он спит, накрывшись буркой. Костер давно прогорел - одни рубиновые угли, как волчьи глаза во тьме. Вдруг слышит: не то вой, не то свист.

Бесшумно поднялся. Взял винтовку. Хотел разбудить верных мюридов, но никого не оказалось с ним рядом. Один, совсем один он остался. Прислушался, всмотрелся в жгучие глаза ночи… Редкие далекие звезды. Смуглые очертания горбатых хребтов. Рокот ветра и волн незнакомой реки. Больше ничего.

«Волла-ги… где я? Показалось?.. Аллах милостив».

Он опустил винтовку, но снова по-змеиному зашуршал на откосе щебень. Замер Джемалдин, насторожился, неслышно взвел курок.