– Есть. Вчера в Москву прибыл гонец из Новгорода. Это крупнейший город северной Руси. Там случился мятеж, но бунтовщики – забота царя. Нам же интересно другое: соглядатаи видели промеж смутьянов человека, сходного по описанию с Якобом Гернелем. Он ли это, или нет – еще предстоит уточнить, одно ясно вполне – от государева войска ваш дядюшка ускользнет без труда. Но вы, если он действительно там, сумеете отыскать его. У меня в том нет никаких сомнений. Это верно так же, как то, что магнитный камень притягивает к себе железо.
– Быть может, – согласился я.
– Из новгородских земель рукой подать до Ливонии. Вместе мы сможем добраться до Ревеля, а оттуда – прямая дорога в империю, подальше от этого паскудного быдла.
Он заговорил быстро и с напором, как видно, делясь наболевшим:
– Здесь ни в чем нельзя быть уверенным. Сегодня ты в фаворе, а уже завтра можешь оказаться на дыбе. Быть может, вы слышали о князе-воеводе Курбском, некогда одолевшем нас, ныне же бежавшем к королю Сигизмунду. В Москве ему грозила смерть. Но он – князь, известный полководец и, говорят, в родстве с польским королем, поэтому хорошо принят в Кракове. А у меня, кроме ума и отваги, ничего нет, однако, надеюсь, вы не будете спорить с тем, что в нашем мире такие достоинства заслуживают лучшей награды, чем плеть безумца. Если вы согласитесь на мое предложение, то, полагаю, справедливо ответить любезностью на любезность и по прибытии к императорскому двору представить меня влиятельным людям, с которыми, без сомнения, вы свели немало знакомств за время службы.
Штаден закончил свою вдохновенную речь и пристально уставился на меня в ожидании ответа.
Я молчал, устало прикрыв глаза. Сказанное опричником, несомненно, было правдой, и, как я ни старался, не смог уловить пробела в логике собеседника.
Я приоткрыл глаза и старательно придал взору пронзительность.
– Согласен. Когда выступаем?
– Чем скорее, тем лучше, – скороговоркой произнес Штаден с нескрываемым облегчением в тоне. – Как только вы сможете держаться в седле.
Не так давно, листая иллюстрированный журнал, я наткнулся на фотографию Европы, сделанную ночью со спутника. Залитые электрическим светом мегаполисы казались огромными звездами среди мириад крошечных огоньков. В этом искрящемся буйстве Москва смотрелась звездой первой величины. Представить это сейчас, когда бледная луна выползала на темнеющий небосвод, все еще претендующий на роль тверди, было никак невозможно. Город был мрачен, и жалкие лучины вкупе с факелами и масляными светильнями не могли разогнать этот первобытный мрак.