— Гриша. Спокойно. Только два слова. Игнат будет на «Любином Карнавале»?
— Ты что, заболел? Разве он тебе не звонил?
— Звонил. Но перезвонил. Сказал, что он заболел. Ангина. Хрипит, как Высоцкий в микрофон. Но я ему не верю.
Бахыт подождал секунду, пока, прижимая трубку к уху плечом, закуривал. Дым завился седыми кудрями около его тонких, нервно дрожащих усов.
— У тебя есть поводы ему не верить?.. Что стряслось?..
— Есть. Потом скажу. Мне кажется, они с нашей голубкой спелись. Уж слишком влюбленно он смотрит на нее.
— Это ты заметил?
— Нет. Рита.
— Рита наблюдательная, но это еще не повод, чтобы…
— Я знаю Лисовских. Они парни таковские. В отличие от нас, осторожных, дипломатичных и хитрых, они всегда шли ва-банк. Игнат пойдет ва-банк. Вспомни, он же сам привел ко мне эту кралю. Сам сосватал. Сам все раскрутил. Значит, он уже все знал.
— Значит?..
— Помнишь, старик, как это у классика, Тарас Бульба, что ли, сыну говорит: я тебя, мол, породил, я тебя и убью? Тебе не кажется, что Игната по правде звать Тарас?..
Молчание, потрескивания в трубке. Сзади, за спиной Бахыта, Рита примеряла перед зеркалом свои вечерние наряды и украшения. Прикидывала к груди ожерелья. Нацепляла антикварные итальянские серьги ХVI века, купленные на аукционе Кристи в Нью-Йорке. Сережка Лукреции Борджиа выпала у нее из пальцев, с легким звоном упала на пол.
Бахыт, пуская изо рта клубы дыма, услышал сдавленный, выбирающий слова, задыхающийся голос на другом конце провода:
— Ты прав. Возможно. Все может быть.