Железный замок

Табас, у которого кровь стучала в висках, то ли от жары, то ли от ненависти, заметил, что сжимает кулаки – крепко-крепко, до боли и кровавых полосок на ладонях. Дом, лошадки, платье… Хотелось снять с плеча автомат, передёрнуть затвор и выпустить весь магазин в эту плотную толпу, с наслаждением слушая крики боли, глядя, как жёлтый воздух прорезают красные брызги и орать что-то о северянах, таких же людях, как и они, о рабстве, зверстве и человеческом достоинстве. Мысли, вертевшиеся в голове, были обрывочными, как разговоры, мутными, как облака пыли, и горячими, как раскалённый воздух. Становилось горько и обидно, особенно потому, что Табас сам несколько часов назад поучаствовал в расчистке жизненного пространства для захватчиков. Да, случившееся могло отойти на второй план, могло немного затереться от времени, но полностью забыть этого Табас не сумеет никогда.

Впереди маячила спина Ибара, скрытая за огромным рюкзаком. Вот уж кто не знает ни сомнений, ни жалости. Идеальный солдат.

Очередной привал обожжённый наёмник объявил после обеда, когда солнце начало жарить так, что непривычные к этому парни из Армстронга взмокли и едва не валились с ног.

Как и в прошлый раз, сошли с дороги в лес, расположились под сенью деревьев, сбросив рюкзаки, достали пакеты со смесью и принялись сосредоточенно жевать. Табас с удивлением обнаружил, что проголодался: умял в десять секунд весь пакетик – жадно, быстро, наслаждаясь вкусом и испытывая сильнейшее искушение распечатать ещё один.

- Ребята! Ребята! – старушечий голос со стороны дороги заставил бойцов напрячься и повернуть головы. К ним, хрустя ветками, направлялась небольшая делегация – две пожилые женщины и согбенная годами старуха в цветном платке. Она размахивала каким-то белым свёртком и семенила вперёд, спотыкаясь о высохшие ветки.

Краем глаза Табас увидел, как Ибар подобрался, будто готовясь к прыжку, и положил руку на автомат.

- Ребята! – женщины добрались до отряда. Люди были напряжены, но старались выглядеть дружелюбно. Лучше всего это получалось у Нема: он заулыбался во все тридцать два зуба, и это дьявольски располагало. Табас постарался взять с него пример, но получилось, наверное, плохо.

- Вот, возьмите! – старуха протянула свёрток ближайшему бойцу, им оказался Рыба. Женщины также последовали её примеру и вручили Пруту и Нему что-то увесистое, завёрнутое в чистые тряпки.

- А мы идём мимо, видим, вы сидите, отдыхаете, - продолжила гостья. - Я-то, хоть и старая, а заметила, что вы там едите что-то, да и говорю: пойдём поможем солдатикам-то! – она тараторила без умолку, мешая другим женщинам вклиниться в разговор. В лесу стало шумно. Бойцы глядели с удивлением, слушая то одну, то другую, путаясь в бесконечном потоке слов, пытались понять, о чём они говорят, но женщины точно так же быстро собрались и ушли, едва не кланяясь.

Нем, похоже, единственный сообразил, что тут происходит, и, не переставая улыбаться, рассыпался в благодарностях.

Он разливался соловьём, сам чуть ли не кланялся в пояс, заставляя старуху смущённо хихикать, прижимал свёрток к груди, говорил, что всё им пригодится, что спасибо им огромное от всей души и прочее, прочее, прочее.

- Мой-то тоже в гвардии сейчас, не знаю, правда, где, - сказала напоследок бабка, тепло, по-матерински улыбавшаяся. - Может, и его кто-то там... Ну, мы пошли! Пошли! – и, повернувшись, засеменила обратно на трассу.

- Чего уставились? – хохотнул Нем, разворачивая свёрток, в котором обнаружилась запечённая в костре картошка – сморщенная, перепачканная пеплом, кусок хлеба, варёные яйца, огромные красные помидоры и вяленое мясо неизвестного происхождения. - В штаны не наложили? Ибар! Можно? – спросил он разрешения у наёмника, и тот кивнул.

Расстелив тряпки и разложив на них припасы, бойцы принялись уплетать подарки. Люди повеселели, а Табасу, хоть он и был голоден, кусок в горло не лез. Люди в толпе переселенцев разом перестали быть для него врагами, обрели лица, характеры и индивидуальность. За свою недавнюю ненависть и желание перестрелять их всех стало ужасно стыдно. Они не были ни в чём виноваты. Простые, в общем-то, люди, желающие жить – ни ангелы, ни демоны.

«А кто виноват?» - спросил Табас сам себя, но так и не смог сходу ответить на этот вопрос.

Всех собак можно было повесить разве что на Капитанов и прочих интриганов-политиков, как это сделал Айтер, но Табас чувствовал, что что-то упускает, и не торопился с выводами.

Кто виноват в том, что одни хорошие люди вдруг взяли оружие и пошли убивать других хороших людей? Причём в промышленных масштабах, как на скотобойне – массово, рационально и экономически эффективно.