Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)

Отношение властей к газетам, журналам и прочим печатным изданиям в тот период тоже оставалось сложным. В теории Временное правительство поддерживало свободу прессы. Всем легальным политическим партиям позволялось иметь собственные газеты: в 1944 году свою газету, со временем получившую название Trybuna Ludu, начали издавать коммунисты, а потом их примеру последовали и другие партии. На протяжении 1944 года десятки маленьких газет и журналов выпускала Армия Крайова и прочие группы Сопротивления. Несколько газет возникли по инициативе журналистов; наиболее заметной из них стала życie Warszawy. Бумаги, однако, хронически не хватало: 70 процентов всех бумажных фабрик было разрушено, а продукция остальных составляла лишь пятую часть довоенной выработки. Кроме того, к декабрю 1944 года, благодаря национализации уцелевших предприятий, все производство газетной бумаги перешло под правительственный контроль, а полиграфические мощности сосредоточились в руках единственной компании — Czytelnik[577]. В июне 1945 года был принят закон, ограничивающий частную собственность в издательском деле, и к 1946 году все газеты, неугодные режиму, начали испытывать трудности с получением газетной бумаги. Несмотря на это, Gazeta Ludowa, наиболее откровенная легальная газета, являвшаяся органом влиятельной Крестьянской партии, продолжала смело критиковать правительство. Чиновникам, курировавшим вопросы пропаганды, не всегда удавалось держать под полным контролем и партийную прессу: некоторые журналисты-коммунисты полагали, что чиновники им не указ, поскольку в коммунистической иерархии «партийные перья» занимают более высокую ступень. По этой причине даже партийные газеты не всегда «держали строй»[578].

Польское радио не было столь же смелым, хотя на первых порах оно не было и профессиональным. На протяжении 1945 года тема войны преобладала не только в новостных выпусках, но и в остальных передачах. Комментаторы вспоминали свой военный опыт, заставляли своих собеседников заниматься тем же, зачитывали в эфире длинные списки людей, потерявших в годы войны связь с родственниками. Некоторые рассказывали военные истории для детей. Радиопередача от 2 февраля напоминала жителям Варшавы о необходимости соблюдать комендантский час, так как «гитлеровские варвары» еще не сдались, хотя линия фронта и продвинулась далеко на запад. Среди других тем, обсуждавшихся довольно часто, были сюжеты о восстановлении заводов и школ, а также о приглашении солдат, воевавших за границей, вернуться на родину[579].

Подобно другим государственным организациям новой Польши, радио, помимо выполнения своих непосредственных задач, занималось и другими делами. Например, студия в Быдгоще в июне 1945 года почти не имела оборудования и поэтому готовила очень мало программ, но зато держала повара, который ежедневно кормил обедом сотню людей[580]. Руководители радио со всей страны неустанно просили о дополнительном финансировании, особенно музыкантов, многие из которых голодали. Согласно письмам, направляемым в Варшаву, список недугов, от которых страдали радиожурналисты и обслуживающий персонал, включал туберкулез, ревматизм, глазные и кожные болезни[581].

Жители Варшавы с ликованием встретили появление на улицах освобожденного города первых трамваев, но возвращение польского радио вызвало еще больший энтузиазм, поскольку в нем увидели знак национального возрождения. Радио очень скоро стало магнитом для артистических талантов. Во время своего первого выступления в прямом эфире Владислав Шпильман исполнил тот же самый ноктюрн до-диез минор Фредерика Шопена, которым в 1939 году завершилась работа Польского радио. Несмотря на то что вся его семья погибла в Треблинке и Варшавском гетто, Шпильман продолжал сочинять музыку. Он работал на радио до 1963 года[582].

Хотя радио представляло себя голосом всего народа, давление, направленное на его подчинение политике Варшавы, постоянно нарастало. После того как радиостанция в Быдгоще не отреагировала на празднование Дня Победы 9 мая в Советском Союзе, ее директор вынужден был объясняться с начальством. В письме Биллигу он сообщал, что находящееся в его распоряжении «примитивное и старое» оборудование в тот день просто отказалось работать. Однако комендант советского гарнизона и местные чекисты не согласились с такой интерпретацией. По их мнению, трансляция не состоялась из-за «нелояльности технического персонала». Для проверки этой версии на радиостанцию был направлен советский специалист[583]. Подобное давление, усугубляемое общей атмосферой насилия, помогает понять, почему польские радиопередачи на протяжении первого послевоенного года все более благоприятно освещали деятельность нового режима. Кроме того, тех журналистов, которые обнаруживали готовность к сотрудничеству, поощряли материальными благами, включавшими продовольственное и медицинское обслуживание, в то время как те, кто проявлял неповиновение варшавскому начальству, лишались работы, а вместе с ней и продуктовых карточек.