Одновременно перемены затронули и различные институты режима. В редакции газеты Szabad Nep, прежде верно служившей коммунистам, начались брожения. В октябре 1954 года группу журналистов отправили на предприятия с поручением глубже ознакомиться с жизнью национальной индустрии. Они вернулись с желанием рассказать о дутых производственных показателях, падении жизненного уровня трудящихся, угрозах и шантаже при распространении государственных облигаций «в защиту мира». В вышедшей вскоре публикации они заявляли, что, «хотя жизнь людей труда за последние десять лет заметно улучшилась, рабочие по-прежнему сталкиваются с серьезными проблемами. Многие из них живут в перенаселенных и ветхих бараках, а кому-то приходится дважды подумать, прежде чем купить ребенку пару обуви или билет в кино». На следующий день в редакции приняли гневный звонок от члена политбюро, отвечавшего за партийную прессу: «Что вы хотели сказать этой статьей? Полагаете, мы будем терпеть подобную агитацию?» Не желая отступать, редакционный коллектив провел трехдневную конференцию, в ходе которой журналисты, один за другим, призывали к честному информированию, поддержке реформаторского курса правительства Надя и критике партийного руководства. Некоторые поплатились за это своей работой; среди них был, в частности, Миклош Гимеш, сын Лили Гимеш-Хайду, психиатра-фрейдиста, занимавшейся нелегальной врачебной практикой. Но прецедент тем не менее был создан[1308]
.Между тем Союз венгерских писателей, отвечавший за политическую корректность венгерской поэзии и прозы, также приступил к коррекции прежних позиций, пересмотру табу и восстановлению ранее исключенных членов. К осени 1955 года это некогда консервативное объединение осмелело настолько, что выпустило специальное заявление, в котором выражало протест против увольнения редакторов, поддерживавших Надя, требовало «автономии» для себя и возражало против «антидемократических методов, которые калечат нашу культурную жизнь»[1309]
.Большинство из недавно образованных или заново реформированных групп, клубов и дискуссионных кружков возглавили разочаровавшиеся молодые коммунисты в возрасте около тридцати лет. Их поколение нельзя было считать революционным — или, лучше сказать, контрреволюционным. Они успели ощутить на себе болезненный опыт военной поры и получали образование в коммунистических вузах. Кто-то испытал на себе последствия коммунистической политики «социального продвижения рабоче-крестьянских кадров», добившись заметного карьерного роста. Тамаш Ацел, активно участвовавший в дебатах Союза писателей, в двадцать девять лет уже был главным редактором партийного издательства и лауреатом двух престижных премий — Сталина и Кошута. Тибор Мераи, также член писательского объединения, в том же возрасте получил премию Кошута[1310]
. Иштван Эрши, состоявший в «кружке Петефи», с юношеских лет печатал свои стихи.Но при этом многие представители этого поколения были лично задеты разрушением гражданского общества, террором и чистками. Все они знали, что значит быть вынужденным играть роль «колеблющегося коллаборациониста». Тибору Дери, одному из новых руководителей Союза писателей, довелось наблюдать, как его некогда восхваляемый роман попал под огонь критики и запрет из-за недостаточной идеологической выдержанности[1311]
. Габор Танцош, лидер «кружка Петефи», был преисполненным высоких идей выпускником колледжа Дьёрфи — учебного заведения, до своего внезапного закрытия в 1949 году входившего в объединение венгерских «народных колледжей». Еще один выпускник этой системы, Иван Витани — музыкальный критик, переживший радикальную смену убеждений после исключения из партии в 1948 году, — на заседаниях «кружка Петефи» рассказывал о народном искусстве и народной музыке[1312]. В одном из свидетельств первые собрания кружка именуются «воссоединением» бывших активистов Nekosz — Движения народных колледжей — и Mefesz — недолговечного студенческого союза, насильственно поглощенного Лигой рабочей молодежи в 1950 году. На некоторых заседаниях они, как в старые добрые времена, даже пели вместе[1313].