Железный занавес. Подавление Восточной Европы (1944–1956)

Восстановление польского филиала YMCA в послевоенные годы стало классическим примером того, что в наши дни назвали бы подъемом «гражданского общества» — феномена, который за свою историю сменил несколько названий[475]. В XVIII веке Эдмунд Бёрк с восхищением писал о «маленьких командах», небольших общественных организациях, которые рождали, по его убеждению, дух солидарности и которым, как он полагал, грозила французская революция. В XIX веке Алексис де Токвиль с неменьшим энтузиазмом писал об «ассоциациях», в которые «беспрестанно объединяются американцы самых различных возрастов, положений и нравов». Он был уверен, что такие объединения предотвращают установление диктатуры: «Если люди цивилизованны или становятся на этот путь, необходимо, чтобы их умение объединяться в союзы развивалось и совершенствовалось». Совсем недавно политолог Роберт Патнэм объединил такие явления в понятие «социальный капитал», заключив, что добровольные организации граждан составляют саму основу того, что мы называем сообществом.

К 1945 году большевики разработали собственную теорию гражданского общества, хотя и совершенно негативную. В противовес Бёрку, де Токвилю и русским интеллектуалам, они, по словам историка Стюарта Финкеля, были убеждены в том, что «публичная сфера в социалистическом обществе должна быть единой и одноголосой». Они отвергали «буржуазные» представления о свободных дискуссиях и ненавидели независимые ассоциации, профсоюзы, прочие объединения, которые рассматривались в качестве «раскольнических» и вредящих общественному единству. Что касается буржуазных политических партий, то таковые просто объявлялись бессмысленными. (Как писал Ленин, названия партий, как в Европе, так и в царской России, часто выбираются исключительно с рекламными целями, а партийные программы сочиняются в основном для обмана общества[476].) В коммунистическом государстве легально действовали лишь те организации, которые были тесно связаны с партией и, по сути, выступали ее филиалами. Запрещались даже те объединения, которые вовсе не занимались политикой: пока революция не одержала окончательную победу, аполитичность объявлялась недопустимой, ибо политикой было пронизано абсолютно все. И если у организации не было явных политических задач, значит, она занималась тайной политикой.

Из этих предпосылок следовало, что под подозрением оказывалась любая организованная группа. Ассоциации, заявлявшие о своем интересе к футболу или шахматам, вполне могли оказаться прикрытием для зловещей деятельности. Академик Дмитрий Лихачев, позже ставший выдающимся литературоведом, был арестован в 1928 году за то, что состоял в философском дискуссионном клубе, члены которого приветствовали друг друга на древнегреческом языке. Находясь в тюрьме, он встретил среди прочих руководителя ленинградских бойскаутов — организации, которая позднее попала под подозрение властей и в Восточной Европе[477].

Глубочайшее недоверие к гражданскому обществу играло в большевистском мировоззрении гораздо более важную роль, нежели обычно признавалось. Финкель указывает, что даже в годы новой экономической политики, когда советская власть экспериментировала с рыночной свободой, систематическое давление на литературные, философские, духовные кружки не ослабевало[478]. Даже для ортодоксальных марксистов свободная торговля казалась меньшим злом по сравнению со свободными объединениями, включая аполитичные спортивные или культурные организации. Подобное положение вещей сохранялось при всех советских руководителях, включая Ленина, Сталина, Хрущева и Брежнева. Хотя многое в стране менялось, преследование гражданского общества продолжалось и после смерти Сталина, и в 1970–1980-е годы.

Восточноевропейские коммунисты унаследовали эту паранойю. Иначе и быть не могло: во-первых, они наблюдали ее в ходе многочисленных визитов в Советский Союз; во-вторых, она внушалась сотрудникам новых коммунистических спецслужб во время обучения; в-третьих, советские генералы и послы в странах Восточной Европы к концу войны недвусмысленно требовали от них подозрительности. В некоторых случаях советские оккупационные власти в Восточной Европе напрямую приказывали местным коммунистам запретить те или иные организации или группы организаций.