Железо и кровь. Франко-германская война

Реагируя на эту угрозу, оппозиция потребовала передать дело вооружения столицы в руки недавно назначенного военным губернатором Луи Трошю. Последний, однако, не пользовался доверием бонапартистов. После анонимной публикации своей нашумевшей книги «Французская армия в 1867 году», которая уже цитировалась выше, и вплоть до самой войны Трошю был отстранен от командования. Политическое кредо генерала Трошю было несколько неопределенным даже в традиционно богатом на оттенки французском политическом спектре. Было известно и о контактах генерала с оппозицией, объясняемых им желанием способствовать политическому «примирению»[470].

Левые, однако, все более открыто заявляли, что интересы династии и бонапартистской партии начинают вступать в противоречие с интересами обороны и всей нации. А это неизбежно подводило к мысли и о том, что нация должна вернуть в свои руки власть. Именно поэтому, согласившись на вооружение национальной гвардии, правительство не спешило открывать государственные арсеналы. Тем не менее, по данным МВД, ко 2 сентября национальным гвардейцам в 56 департаментах было выдано почти 481 тыс. ружей[471]. Несмотря на внушительность этой цифры, мера приобрела не столько военное, сколько политическое значение, являясь уступкой общественному мнению.

Власти продолжали внушать французам ложные надежды. Граф Паликао с парламентской трибуны сообщал, что необученная мобильная гвардия крепости Туль совершила вылазку и разгромила два полка прусской гвардии (что, разумеется, было вымыслом от начала до конца). Он также уверял депутатов, что правильная осада такой огромной крепости, как Париж, невозможна и что у неприятеля попросту нет столько солдат. Из этого вытекала вторая опасная иллюзия военного министра, заключавшаяся в том, что противник не сможет полностью прервать и коммуникации столицы: «из Парижа всегда можно будет отдать распоряжения по всей Франции»[472]. Ошибочность этих расчетов очень скоро подтвердится, заставляя французов быстро терять веру в успокоительные заверения.

Париж начал готовиться к возможному появлению неприятеля задолго до Седанской катастрофы. В городе приступили к формированию запасов продовольствия и приведению в порядок укреплений. Первые же неудачи французской армии заставили флот отказаться от предполагавшейся десантной операции на Балтике. Все назначенные в состав экспедиции войска и морская пехота были направлены в Париж и частично далее к главной армии. В Париж из крупнейших французских портов спешно прибывали для службы на батареях команды матросов (почти 15 тыс. человек) вместе со своими флотскими офицерами. Общее командование над ними взяли вице-адмирал К. де Ля Ронсьер ле Нури, контр-адмирал Ж.-М. Сессэ и контр-адмирал Л-П. Потюо. Морской министр Шарль Риго де Женуйи, деятельный участник Крымской войны, мечтал о повторении того, что было сделано русскими моряками в Севастополе[473].

Уже в последние августовские дни в столице начали принимать меры по спасению ее художественных ценностей. В Лувре вынимали из рам и упаковывали картины, чтобы вместе с прочими музейными сокровищами укрыть в подвалах дворца. Самые ценные холсты были загодя отправлены в Брест под защиту толстых стен тамошнего арсенала. Эдмон де Гонкур описывал один из этих транспортов на вокзале Монпарнас: «Я вижу семнадцать ящиков с упакованными в них лучшими венецианцами, „Антиопой“ и т. д. — картинами, навеки, казалось бы, прикрепленными к стенам Лувра; теперь же это просто багаж — ящики, оберегаемые от всяких случайностей в пути одной лишь надписью: „Обращаться осторожно!“»[474]. Чуть позднее аналогичные меры по спасению фондов были предприняты также в Императорской (ныне — Французской национальной) библиотеке.

Покидали Париж и его жители. В эти дни наплыв желающих уехать был столь велик, что железнодорожные компании ввели запрет на провоз багажа. В течение августа — начала сентября Париж покинуло не менее 100 тыс. человек, но взамен с северо-востока и из предместий прибыло порядка 200 тыс. беженцев[475]. Писательница Луиза Суонтон-Беллок была в числе тех, кто оставил свой дом, не дожидаясь появления пруссаков. «Наши попутчики говорят о политике. Они обвиняют императора в неудачах, которые уже предопределили дурной исход кампании. Ничего не было предусмотрено. В интендантстве царит полнейший беспорядок <…> Генералы или никуда не годятся, или в раздоре меж собой! Армия не укомплектована и не имеет хорошего руководства! Обвинения, справедливые и нет, сыплются одно за другим, все горячатся», — записала она в дневнике 29 августа[476].