Железо и кровь. Франко-германская война

Еще в середине сентября 1870 г. Горчаков откровенно писал, что Россия не будет настаивать на участии в выработке условий мира между Францией и германскими государствами, но, в таком случае, никоим образом его не санкционирует[859]. Вопрос о германском единстве державами уже не оспаривался. Однако стремление Берлина к территориальным приращениям за счет Франции по-прежнему не находило поддержки ни в одной из европейских столиц. Российское руководство всецело разделяло мысль, что отторжение у Франции Эльзас-Лотарингии сделает любой мир в Европе непрочным. Пруссия должна была выбирать из двух зол: следовать принципам «Европейского концерта», рискуя оказаться перед необходимостью ограничить свои территориальные притязания, либо навязать побежденной Франции новую границу, не санкционированную официально ни одной из великих держав. Бисмарк выбрал последнее.

Для Берлина было важно в этой связи продемонстрировать готовность если не к уступкам, то хотя бы к переговорам. Несмотря на недавний обмен с Парижем более чем категоричными заявлениями, глава прусской дипломатии изъявил готовность встретиться со своим французским визави. 19–20 сентября 1870 г. в Феррьере неподалеку от осажденного Парижа прошла первая встреча Бисмарка с Жюлем Фавром. Фавр пытался убедить собеседника в необходимости проведения выборов во французское Национальное собрание, единственно правомочное принять или отклонить условия мира. Очевидно, что для этого голосование должно было пройти на всей территории страны, включая оккупированную немцами часть[860]. Требовалось приостановить боевые действия.

В качестве «залога» прусский министр-президент потребовал передачи в руки немцев крепостей Туль, Верден и Страсбург. Это требование было продиктовано тем, что сопротивление последних существенно осложняло снабжение германской армии. Бисмарк подчеркивал, что их сдача в любом случае была вопросом ближайших дней. О критическом положении защитников пограничных крепостей было известно и правительству «национальной обороны»[861]. Однако сопротивление Страсбурга имело для французов огромное символическое и моральное значение. Добровольно сдать столицу Эльзаса казалось немыслимым, это выглядело как первый шаг на пути признания германской аннексии. Беседа двух государственных деятелей принимала все более эмоциональный характер, и Фавр не смог сдержать слез. Ни по одному вопросу французский и германский представитель договориться не смогли.

Бисмарк, которому переговоры также стоили немалых душевных сил, высказывал в своем кругу уверенность, что Фавру вскоре придется вернуться. Однако прусский министр-президент недооценил влияние настроений в Париже на действия правительства. Отлично понимая, какое толкование его переговоры могут получить среди парижан, Фавр сделал все возможное, чтобы сделать свою поездку тайной. Если верить его мемуарам, он не поставил предварительно в известность даже большинство своих коллег[862]. Однако французские газеты немедленно узнали о переговорах, вызвав демонстрации протеста в Париже наиболее радикально настроенных сторонников республики. Последние привели под окна городской ратуши батальоны национальной гвардии рабочих окраин столицы. Правительство поспешило категорически отклонить германские условия перемирия, фактически дезавуировав своего представителя. Глава кабинета генерал Трошю объявил, что французам остается «победить или погибнуть». Дальнейшие переговоры с немцами были прерваны.

* * *

Седанская катастрофа и крушение Второй империи, между тем, лишили Вену последних надежд защитить прерогативы папы Пия IX. Операция итальянских войск по оккупации Папского государства с 11 по 20 сентября прошла без каких-нибудь внешних помех. Надо сказать, что итальянский Генеральный штаб, в числе прочего, подготовил секретный план высадки на Корсике под командованием гарибальдийца генерала Нино Биксио. Однако Виктор-Эммануил II не дал ход этому проекту, руководствуясь дружественной позицией новых французских республиканских властей в «римском вопросе». Да и само Итальянское королевство раздирали внутренние проблемы, мало располагавшие к новым аннексиям во имя итальянского единства[863].

Кроме того, в ноябре Австро-Венгрия поспешила признать сына итальянского короля принца Амедея в качестве нового короля Испании. Италия в ответ удовлетворила претензии Габсбургов на компенсации за утраченную десятилетием ранее в процессе объединения страны собственность. Вслед за Парижем новый австро-венгерский министр иностранных дел граф Дьюла Андраши признал Рим новой столицей Италии и распорядился, чтобы австрийский посланник последовал за итальянским правительством и королевским двором в Вечный город. Опасность столкновения между двумя державами была окончательно устранена.