Железо и кровь. Франко-германская война

Несмотря на все сложности с мобилизацией, французское командование рассчитывало перенести боевые действия за пределы собственных границ: считалось, что прусская мобилизация и развертывание займут около 25 дней, и противнику было крайне желательно нанести удар до того, как он успеет сосредоточить превосходящие силы. Быстрых успехов ждали и в Париже — чтобы укрепить свой трон, императору нужно было одержать победу. Внутриполитические соображения с французской стороны будут не раз решающим образом определять ход военных действий.

По другую сторону границы мобилизационные мероприятия проходили не в пример более успешно. Существует легенда о том, что в самый разгар мобилизации один из офицеров застал Мольтке за чтением Вальтера Скотта. «А почему бы и нет? — спокойно ответил тот удивленному сотруднику. — Все готово, достаточно только потянуть за шнурок»[217]. Из уст в уста передавался рассказ о том, как во время конной прогулки в Тиргартене его окликнул один любопытный горожанин:

— Как идут дела, Ваше превосходительство?

— Хорошо.

— То есть Ваше превосходительство имеет в виду, что…

— Я имею в виду урожай. Картофелем я доволен, а вот озимые уродились не очень[218].

«При объявлении войны, — написал впоследствии сам шеф Большого генерального штаба, — понадобилась лишь подпись короля, чтобы все грандиозное движение начало свой безостановочный ход. Принятые меры не потребовали никаких изменений, нужно было выполнять только наперед обдуманное и подготовленное»[219]. Гражданские перевозки были остановлены, и по девяти линиям к западной границе двинулись военные эшелоны. Каждый из них состоял из 50 вагонов и перевозил одно подразделение. Для перевозки армейского корпуса требовалось почти сто эшелонов[220].

Правда, на деле все было не настолько гладко, как об этом часто писали впоследствии. Мольтке в последний момент решил перенести развертывание на Рейн, опасаясь быстрого удара со стороны французов. 23 июля соответствующий приказ был отправлен командованию 2-й армии[221]. Шеф генерального штаба, по своей привычке, готовился к худшему из возможных вариантов; масштаб проблем на французской стороне не был ему известен в полной мере. В результате от Рейна к границе корпуса выдвигались походным порядком, что вызвало задержку по времени и определенную неразбериху в районах выгрузки (опять же, значительно меньшую, чем на французской стороне). Корпусам 2-й армии пришлось совершать форсированные марши; в условиях сильной жары это приводило к значительному числу отставших, несколько солдат погибло, получив солнечный удар. «Жара невыносима» — писал своей жене майор фон Кречман из штаба III корпуса[222]. Тем не менее, в общем и целом уроки 1866 г. оказались неплохо усвоены, и масштабных проблем удалось избежать.

В целом настроения немцев в первые дни войны были далеки от безграничного оптимизма. Зная определенные недостатки французской армии, к ней все же относились как к серьезному противнику. Вполне допускалось, что война начнется с ряда поражений и только большими усилиями удастся привести ее к благополучному завершению. «Условия сейчас другие, тяжелее, чем в 1866 году», — заявил прусский король своим офицерам[223]. Один из офицеров Большого генерального штаба ответил на вопрос знакомого о перспективах войны: «Вот увидите, мы справимся с ними; к сожалению, это будет стоить нам большой крови»[224].

Некоторые вопросы вызывала позиция южногерманских государств. Несмотря на наличие оборонительных и наступательных союзов, связывавших их с Пруссией, в Берлине существовали определенные опасения, а в Париже — надежды на их нейтралитет. Тем не менее, уже к моменту официального объявления войны стало понятно, что германские государства выступят в данном случае единым фронтом. Когда французский посланник в Гессене явился 17 июля к главе правительства Рейнгардту фон Дальвигу, известному своей враждебностью к Пруссии, тот мог лишь развести руками: Гессен не обладает необходимой свободой действий, к тому же французы действовали так грубо и неумело, что умудрились пробудить национальные чувства даже у тех, кто ненавидит пруссаков[225]. По свидетельству Вальдерзее, особенно болезненно было воспринято в Париже вступление в войну Баварии[226].