Желябов

Вместе с тем она умела быть не только деловитой и строгой, но и безоговорочно требовательной и беспощадной. Когда не удалось освободить Войнаральского, Перовская осыпала товарищей жестокими упреками, называя неудачу "позорной и постыдной для революции". — Зачем давали промахи? Зачем не гнались дальше? — Она забыла, что нападение на конвой среди бела дня, погоня почти до самой станции были верхом героизма даже в те героические времена. По поводу неудачных попыток освободить Мышкина Тихомиров сообщает: — Перовская была буквально бешеная и осыпала меня такими ядовитыми словами, на которые столь изобретательны женщины: — и проворонили, и неизвестно, зачем ездили. — Тихомиров утверждает, что Перовская была сильная женская натура со всеми недостатками, обычными для женщины[85].

Однако она возбуждала в окружающих преклонение к себе и не как к женщине, а прежде всего как к боевому товарищу. Она умела соединять в себе женственность, материнство с боевой непреклонностью; она умела собой превосходно владеть. Никто никогда не слыхал от нее ни одной жалобы, ни одного стона. Она уходила, не тратя никогда часов и вечеров для одного только удовольствия быть в обществе приятных людей (Степняк-Кравчинский). Она умела влиять на людей, подчинять их революционной идее, заражать людей преданностью и непоколебимостью. Аккуратность и точность ее были безупречны. Недаром ей поручались наблюдения за выездами, работа, требующая выдержки, внимания, методичности, острого глаза. Перовская долго колебалась, пойти ли ей в террор, потому что ей нелегко было отказаться от работы в народе. Было в ней нечто от "простонародья", от. крестьянки, у этой родовитой аристократки; она прекрасно изображала горничных, кухарок, когда того требовали условия заговорщицкой работы.

Она любила Желябова. Как она любила его, дает представление такой рассказ:

После убийства царя Перовская зашла к подруге узнать о процессе. Она не теряла надежды, что Желябова не повесят. Подруга сообщила, что она повидается со знакомым генералом, близким к самым высоким сферам. Она увиделась с ним, узнала, что участь Желябова решена, и в условленное время встретилась с Перовской.

Я передала ей, что знала. Я не видела ее лица, потому что смотрела в землю. Когда я подняла глаза, то увидела, что она дрожит всем телом. Потом она схватила меня за руки, стала нагибать голову ниже и ниже и упала ничком, уткнувшись лицом в мои колени. Так оставалась она несколько минут. Потом она поднялась и села, стараясь оправиться, но снова судорожным движением схватила меня за руки и стала сжимать их до боли. — Когда подруга сказала, что генерал удивлен, почему Желябов подал заявление. Перовская ответила: — иначе нельзя было. Процесс против одного Рысакова вышел бы слишком бледный.

Генерал сообщил мне многие подробности относительно гордого и благородного поведения Желябова. Глаза ее загорелись и краска вернулась было на ее щеки…

Перовская не умела прощать, но никогда не просила и себе снисхождения. Наша прекрасная литература дала Татьяну, Лизу, Соню Мармеладову, Грушеньку, Наташу Ростову, Анну Каренину, но не сумела запечатлеть породу Перовской. И, понятно, что дело тут далеко не в одних цензурных стеснениях; причины глубже. Она была достойной подругой Желябова. Не одну женщину-революционерку, не одного мужчину-революционера ее тень проводила впоследствии на эшафот или к месту расстрела; не одного бойца укрепляла она в самые тяжелые и тягостные моменты боевой деятельности.

Нет места рассказать о других славных сподвижниках Андрея Ивановича Желябова. А очень хотелось бы о них рассказать. Хотелось бы рассказать о Квятковском, Колоткевиче, о Фроленко, об Исаеве, о Морозове, о Ширяеве, о Грачевском, о Преснякове, Баске-Якимовой, об Ошаниной, о Любатович, о Гесе Гельфман, о Михайлове, о Гриневицком, об Ивановской, о Корбе-Прибылевой, о том, как героически, из последних сил старалась после мартовских дней восстановить Исполнительный комитет Вера Николаевна Фигнер. И о многих других надо бы рассказать, об их великих подвигах и отважном их духе. Когда-то Генрик Ибсен с завистью заметил, что в деспотической России выделилась плеяда героев, поразивших вес мир. Плеяда этих людей, в самом деле, удивительна.

Это были крепкие, здоровые люди, общительные, жизнерадостные, веселые, простые, нисколько не похожие ни на психопатов Достоевского, ни на нигилистов Лескова, ни на "гамлетов" Тургенева. Отличались они и от позднейших террористов, соратников Савинкова. У народовольцев-террористов были крепче связи с жизнью, с народом, с товарищеской средой, У них было больше непосредственности и воли к жизни. Каляевы — люди героические, они умели героически помирать, но уже не умели жить. И не случайно Ропшин-Савинков свое время и своих современников-террористов и в своих воспоминаниях, и в "Коне бледном", и в романе "То, чего не было" изобразил упадочно. О Желябове, о Перовской, о Михайлове, о Кибальчиче такие повести и романы можно написать, только впадая в чудовищные преувеличения.

ПОЕДИНОК

Надо было торопиться