Желябов

3 апреля утром градоначальство оповестило население столицы, что в девять часов состоится публичная казнь через повешение цареубийц.

О том, как провели подсудимые последние дни, имеются самые скудные сведения. Кибальчич еще 23 марта подал заявление с проектом воздухоплавательного аппарата. Он писал:

- За несколько дней до своей смерти, находясь в заключении, я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении. Бели же моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть…

Не получив ответа на это заявление, Кибальчич 31 марта обратился к министру внутренних дел с просьбой дать ему предсмертное свидание с кем-нибудь яз ученых экспертов, а также с Желябовым и Перовской. Просьба была оставлена "без последствий". Проект Кибальчича пролежал в архивах департамента полиция 37 лет. Его извлекла оттуда революция. Проект имел большое научное значение.

Софья Львовна Перовская ждала свидания с матерью. После приговора под разными предлогами в них стали отказывать; наконец, матери Перовской объявили, что она сможет увидеть дочь 3 апреля. Утром в этот день мать поспешила в тюрьму. У ворот она увидела дочь на позорной колеснице. Последний день Перовская провела спокойно; была бледна и слаба физически.

Тимофей Михайлов владел собой.

Рысаков впал в окончательный маразм. Накануне смертной казни он даивал последнее показание градоначальнику Баранову. Понятно, Баранов обещал ему сохранить жизнь. Показания Рыбакова - ужасный человеческий документ.

…- До сего дня,-пишет Рысаков,- я выдавал товарищей, имея в виду истинное благо родины, а сегодня я - товар, а вы купцы. Но клянусь вам богом, что и сегодня мне честь дороже жизни, и я клянусь и в том, что призрак террора меня пугает, и я даже согласен покрыть свое имя несмываемым позором, чтобы сделать все, что могу, против террора.- Рысаков оговорил Григория Исаева. Именно Исаев свел его, Рысакова, с Желябовым, "раскрывшим широко дверь к преступлению. У Исаева руки запачканы чем-то черным, как и у Желябова"…

Рысаков все еще не теряет надежды, предавая его, спасти себе жизнь. Рысаков готов на все. Он даже вносит предложения, как с ним лучше поступить.- Я должен рассказать все, что знаю, обязанность с социально-революционной точки зрения шпиона. Я и согласен. Далее меня посадят в централку - но она для меня мучительнее казни… Я предлагаю так: дать мне год или полтора свободы для того, чтобы действовать не оговором, а выдачей из рук в руки террористов… Для (вас же полезнее не содержать меня в тюрьме… Поверьте, что я по опыту знаю негодность ваших агентов. Ведь Тележную-то улицу я назвал прокурору Добржинскому. По истечении этого срока умоляю о поселении на каторге или на Сахалине…

Рысаков не знал, что Исаев уже арестован. 2 апреля Исаев был предъявлен Рысакову. Рысаков оговорил еще одного из наблюдателей, Тычинина, открыл конспиративную квартиру, где Перовская встречалась с боевиками.

Желябов вел себя мужественно, был только нервно возбужден.

Здесь уместно поднять вопрос, применялись ли к осужденным пытки. В прокламации, выпущенной народовольцами после казни первомартовцев и подписанной "мирные обыватели", говорится:

- Был суд - и была пытка! Преступники пробовали во всеуслышание кричать народу о перенесенных мучениях, произведенных над ними в промежуток между "справедливым" судом и казнью. Но только одному несчастному Рысакову удалось произвести ужасающие по лаконизму слова: нас пытали! Барабанный бой прекратил дальнейшее.

В № 1 листка "Народной Воли" от 22 июля I 881 г. к передовой имеется примечание:

- Общая молва говорит о пытках после суда. Не решаемся подтвердить слух, не имея для этого положительных доказательств. В органе якобинцев "Набат" № 3 1881 г. содержится такой рассказ:

- Накануне казни 2 апреля в 8 час. вечера были сняты часовые, стоявшие у камер, в которых содержались приговоренные к смертной казни; по распоряжению тюремного смотрителя строго воспрещалось кому бы то ни было находиться в коридорах, по которым расположены эти камеры. Немедля по снятии часовых к тюремному зданию подъехали две кареты; из каждой вышло по два человека, один из них был военный, а трое - статские. Двое статских держали подмышкой какой-то сверток, обернутый в черную клеенку, величиной в среднюю шкатулку, и, желая, повидимому, скрыть эти свертки от постороннего глаза, они прикрыли их длинными плащами, накинутыми на плечи.