Желтая гора

– Хорошо. Теперь представь: он говорит по телефону во время сильной грозы, и в телефон, а заодно и в него ударяет молния. Или стоит слишком близко к проезжей части дороги и его ногу в кроссовке переезжает машина. Ты виновата? Ты же вложила ему в руку телефон, а на ногу кроссовку! Или, может, он сам? Может, ему надо было предусмотрительнее, осторожнее быть? При чем здесь ты? Почему его родные, врачи, между прочим, не проконтролировали, не поинтересовались, как ему зашили, все ли сделали правильно там, в его родном городе? Они себя не считают виноватыми? Не играй с чувством вины, далеко зайдешь, задолжаешь этому страдальцу, не расплатишься!

Ну и, конечно же, его операцию и лечение оплачивала она. И медсестра на посту вовремя не сделает укол, и не пропустит с горячим обедом вовремя к нему бесплатно.

Однажды она пришла его покормить и увидела руку, покрывшуюся волдырями до плеча. Какое-то лекарство не подошло. Он лежал белый, в шоке, вот-вот потеряет сознание. На его лбу мелкими бисеринками выступила испарина. Она выскочила в коридор, побежала по отделению, разыскивая медсестру или дежурного врача. Операционная была пуста, дверь в ординаторскую закрыта на ключ, но Марина была настырна. Она стучала сначала кулаком, а потом и ногами в эту глухую закрытую дверь и ломилась в нее, пока дверь не открыли. Возможно, это и был тот случай, когда она потревожила их невовремя. Зато точно знала, – вовремя оказалась возле Марка. И ему сделали все необходимое.

Марка выписали на полустационар, и он поселился у нее, продолжая ездить на перевязки и уколы. Палец сохранили, но неразгибающийся, без последней фаланги.

Его травма соединила их кровью. В отношениях началась новая фаза. Страсть прошла, оставив память о ней, уступив место нежности. Пришло время заботы и сострадания, стал родным каждый жест, стал привычным их союз. Она натыкалась на его вчерашние носки и вещи, разбросанные по ее квартире, где обычно царил порядок, на открытый тюбик с зубной пастой, на поднятое кольцо унитаза, на мокрое полотенце в кресле… И она не раздражалась, какая чепуха все это, главное, чтобы он был жив и здоров. Мученик, бедный мальчик.

А Марк научился извлекать выгоду из своей травмы и, провинившись, тут же прижимал ладонь к своей щеке и, делая страдальческий вид, выставлял свою руку на показ – пожалей меня! Или просто протягивал ей свою кисть и просил: помассируй мне пальчик, пожалуйста, я его не чувствую! И она жалела и прощала не из страха остаться в одиночестве, а потому, что в ее копилке Любви было столько нежных воспоминаний, столько лунных дорожек у моря, звездных небес, восхождений к водопадам и погружений в ледяные горные реки! Она много вложила в Марка и точно знала, что бескорыстно, не желая обладать им, а только отдавая себя всю, без остатка. Она рождена была отдавать. Когда она вздыхала во сне в своей спальне, он входил к ней и с тревогой спрашивал, не нужна ли помощь, иногда будил ее при этом. Таким образом, поддерживал ее иллюзию – он переживает за Марину. Очень. Из-за этого ей иногда казалось, что он вовсе не спит, а дежурит, охраняя ее сон.

Приезжая снова по выходным, он неизменно включал любимую песню «Останусь», бежал с ее кошельком за продуктами, и они вместе готовили ужин, стоя рядышком на кухне, он рассказывал о событиях недели, просил совета или жаловался на начальство. И постоянно повторял: правда же, хорошо вместе!? Так часто, что она понимала: он пытается закрепить в ее мозгу эту мысль, внушить ей, что когда-нибудь они будут по-настоящему вместе. Вместо ответа однажды пересказала ему повесть Анри Барбюса «Вместе». Он помрачнел, посмотрел на нее испуганно: это ужасная повесть! А в понедельник рано утром, когда было еще темно, она снова пекла ему любимые оладушки на завтрак. Он обнимал ее, как в последний раз, жадно целовал и, театрально сверкая выступившей слезой, уходил. Каждое утро, всю следующую неделю, включая свой телефон, неизменно читала: «Солнышко мое, с добрым утром! Я люблю тебя, ВСЕГДА!» Она знала, что получала шаблон, заготовку, но не знала, одна ли ее получала.