Желтая гора

– Не успел Коленька состариться, молодым совсем погиб, дедушкой его чудно называть-то. Ну, ты же знаешь, как «Новороссийск» прямо в городе, в бухте подорвался. Шестьсот пятьдесят молодцев в раз погибло в полутораста метрах от госпитальной стены в мирное время, вот что страшно. А как? Версий тогда много было. Поверить не могли, что подорвался случайно, тот фарватер после войны столько раз тралили, все давно достали. Да и как аккумуляторы столько лет продержались? В газетах тогда слова не было сказано, а слухов среди народа много ходило: Севастополь город военный, все в этом отношении подкованы. Корабль был не простой – бывший флагман итальянской флотилии! Джулио Чезари – Юлий Цезарь, значит. Забрали его с Мальты в сорок шестом, вот тогда, наверное, итальяшки и заложили нам подарочек. Корабль был тяжелый, красивый, огромный, Коленька мой гордился, что на нем служил. Я думаю, если бы командир корабля не оказался в то время в отпуске, может быть, и сохранил своих воинов. А так, – махнула горестно старушка рукой и расплакалась.

– Взрыв пробил три палубы наверх, погибли сразу двести пятьдесят человек, включая оркестр, – все, кто на нижних палубах находился. Рассказывают, вода, кровь, руки-ноги, головы, тела – все перемешалось, текло по палубам. Коленька еще жив был: по тревоге, как положено, сначала всех на юте построили, на кормовой части – около тысячи человек, решили из личного состава, кто не участвовал в работах по спасению корабля, эвакуировать на берег. Но Пархоменко – командующий флотом, отклонил эвакуацию, приказал всем бороться за корабль. А тот быстро воды набрал, носом накренился, стали выравнивать, перекачивать воду, а перегородки итальянские из легкого алюминия, не держат, не было отсеков, как у наших боевых кораблей. А командир корабля – Кухта – в отпуске был, и Резник, второй человек после командира тоже в Сочи отдыхал. Взрыв полвторого ночи случился, а линкор затонул позже. Вот часики Коленьки, что на нем были, остановились в четыре пятнадцать, когда корабль перевернулся, – оттикало его время. Я не стала их чинить и заводить больше, не для кого…

После ночами грузили в огромных мешках то, что осталось от воинов, и увозили под покровом ночи, как разбойники, на Северную сторону в братскую могилу. Нигде ни словом – ни по радио, ни в газетах не обмолвились о трагедии. Мусор мы для них. Сколько душ погублено, напрасные жертвы. А у Коли моего был дружок, флагманский механик, служил в пятидесятой дивизии крейсеров, он там тоже оказался – в ту ночь всех подряд по тревоге подняли на «Новороссийск», ему удалось спастись, после того как корабль затонул, две недели в госпитале пробыл. Так он мне после много чего рассказывал про ту страшную ночь. А к нему в госпиталь прибегали из военной прокуратуры, допросы чинили, вот Семен и сказал мне, что подозревают, что дело рук итальяшек, они, мол, подорвали. Где-то заложили ящики с минами, когда корабль отдавали, а потом водолазы и подорвали в подходящий момент. Не могли они смириться с такой потерей. И в эту версию нам тогда верилось больше всего. А как на самом деле было, не знает никто и вряд ли уже узнает. А с чего ты мне такие вопросы задаешь, милая? Никак влюбилась в морячка? Не надо, он тебе не ровня!

– Не влюбилась, бабушка! Ну откуда ты знаешь, что не ровня? Как это можно категорически говорить?!

– Мне деточка, можно. Я кровь твоя родная, не нужен он тебе, он подранок, гулена, пьет много, странствует, дома не бывает, не говоря уж о том, что старше вдвое. Мать его рассказывала, как он зарекался не жениться никогда после той девахи, что ему изменила, любил ее сильно, баловал, шубы из Греции возил дорогущие, а она предала его.

Эля упрямо молчала, не переча, но пять минут назад милая, с обычным круглым старческим лицом бабуля теперь виделась ей злой Бабой Ягой со своей бородавкой и растущим из нее черным пучком волос на подбородке: «Зачем мне знать о какой-то глупой красотке? Он тяжело переживал ее измену? Объявил матери, что умрет холостым? Да это было сто лет назад! Все меняется! Он узнает другую, верную, честную, с богатым внутренним миром девушку и забудет о своих зароках!»

Беспрепятственно попав в жилище Игоря, Эля сидела там до последней минуты, надеясь на его возвращение, – хотелось, чтобы моряк увидел ее во всей красе, не с детскими косами, как прошлый раз, а с распущенными, роскошными волосами, с подкрашенными ресницами, совсем взрослую! Глядя в зеркало на свое отражение, Эля мечтательно декламировала блоковские строки: