Желтая лихорадка

Я удивленно уставился на него: какие у него могут быть пики, если у меня на руках пиковый туз и король?! И что там вообще «подбивать», мы что, разве на деньги играли? Во мне закипела злость. Такое только со мной бывает — у человека первый раз в жизни на руках шесть верных взяток, и вот тебе, пожалуйста… Я лезу в бумажник и швыряю очкарику свою последнюю десятидолларовую бумажку. Все? В расчете? Динамик до тех пор успел уже тысячу раз повторить: «Пассажиров МАЛЕВа просим… выход номер три…»

Через выход номер три уже толпой валит народ. На столиках в буфете недопитый кофе, недоеденные бутерброды. Мазаи (Матаи?) запихивает в карман карточную колоду, под столом остается лежать семерка червей. Громкоговоритель непрестанно торопит, теперь уже нет никакого сомнения, это действительно наш рейс: у нас отбирают посадочные талоны, двери распахиваются, мы уже на аэродроме. Но где же самолет?

— Вон там, там! — слышатся чьи-то крики.

— Геза, осторожно! — Разумеется, Илонкин голос, здесь, рядом. Уже семьдесят часов кряду мы плывем, едем, летим. Сначала на моторном катере — о, где он теперь, этот катер? — по безымянной реке, кишащей крокодилами; потом на вездеходе, который, того и гляди, перевернется; по осклизлой глиняной дамбе, насыпанной поперек реки; по выжженным джунглям — к сооруженному наспех аэродрому, и затем — долгий, нескончаемый полет над морем и океаном. И все это время этот ее вечно обеспокоенный голос, похожий на заклинание туземных колдунов: осторожно — не смей есть этого, осторожно — не ушибись, гляди, куда идешь. А я и в самом деле не знаю, куда иду. В какие-то считанные мгновения ноябрьский туман затянул весь аэродром. Еще полчаса назад были видны городские небоскребы, далекие огни неоновых светильников, а сейчас кругом только клубящаяся кипень тумана, белого и густого, как сметана, липкого на ощупь. Больно ударившись о трап, соображаю, что добрались до самолета.

— Schnell, schnell, шевелитесь, шевелитесь, а то застрянем здесь…

Спотыкаясь, поднимаемся в кромешной тьме по скользкому трапу. Холодный туман, снежные хлопья, полетевшие вдруг сверху, липкий леденящий воздух, врывающийся мне в рот и нос. Я задыхаюсь, грудь сжимает, по всему лицу и шее катятся капли пота. Сегодня утром, когда мы вылетали, была жара в пятьдесят градусов, и вот… Можно считать, воспаление легких обеспечено. Его мне только и не хватало. В салоне самолета тусклый свет. Стюардессы показывают: проходите дальше, в самый хвост машины. Спинки сидений в носу самолета — первые шесть или восемь рядов — наклонены вперед и накрыты полотнищем. Но этот Мазаи хочет непременно сесть впереди.

— Проходите в глубину салона, — говорит ему стюардесса. — А сюда нельзя.

— Нельзя?! Почему?

— Для balance…

Стюардесса-венгерка сказала вместо «равновесие» — «balance». Так звучит более весомо, даже грозно. Я смотрю на Илонку, она уже обрела душевное равновесие и, аккуратно сложив пальто, поправила пряжку пристяжного ремня, села, взяла меня за руку. И мне вдруг стало ужасно стыдно. Ну разве она не была права? Зачем я, олух, сел играть с этими двумя картежниками? Не лучше было бы спокойно посидеть рядом с Илонкой в транзитном зале? Вполне мог бы потерпеть эти несколько часов, как она вытерпела целых четыре года. Кто знает, может, это последний наш вечер?! Глупости! Если бы всерьез существовала какая-то опасность, они бы не рискнули взлетать в таком тумане.

«No smoking, fasten your belts»[5]. Боже, сколько раз видел я эти слова на светящемся табло! Сколько привязных ремней в самолетах я застегивал у себя на поясе, сколько раз взвывали моторы и я видел внизу, под собою, и черные тучи, и белые барашковые облака, и сплошную облачность, и моря, леса, солнце, синее небо. Но сейчас я вообще ничего не вижу. Под каким углом они собираются набирать высоту после взлета, если сажают пассажиров для balance в самый хвост корабля?

А что, если мы все равно врежемся в какую-нибудь колокольню? Или в небоскреб? И что, разве такая уж сильная буря надвигается, если нас решили отправить на два часа раньше?

— Илонка, — начинаю я, чтобы затем придумать и сказать ей что-нибудь ласковое, очень забавное, но вдруг ощущаю, как у меня начинает сосать под ложечкой.

Слова на табло погасли.

Умолкли моторы.

Из кабины экипажа вышел командир корабля.

— Весьма сожалею, но из-за плохих погодных условий нам не дали разрешения на взлет. Пятнадцатью минутами раньше — может быть, еще… А сейчас — уже нет.

Теперь этот Мазаи, нет, другой, что в очках, начинает качать права. Он преграждает пилоту путь к выходу и орет:

— Как это не дали разрешения? Видимость сто пятьдесят метров. Да тут и вслепую можно взлететь. Полагаясь на опыт. Просто в диспетчерской кто-то наделал в штаны. Я подам в суд на МАЛЕВ, вот увидите. На всю эту шайку-лейку подам в суд. От самой Бразилии летели нормально. Казалось бы, все, прилетели в Европу, завтра успею на совещание в министерство. Так нет же, господин первый пилот, видите ли, не желает вылетать. Да это можно было заранее предвидеть. Весь этот балаган…