Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

А на другой день позвонила Ольга и сразу приехала вместе с мужем. Директор нефтеперегонного завода приезжал утром в город, был в горкоме, встретил там Вохминцева, просил узнать, не согласится ли его приятель Раменов устроить выставку своих картин в новом клубе нефтеперегонного завода. Раменовы, по его словам, произвели на инженеров хорошее впечатление. Там народ из Баку и из Москвы…

— Пожалуй! — ответил Георгий. Нина обрадовалась.

Через два дня пришел рабочий. Его прислали из горкома.

Очень умело и бережно помогал упаковывать картины. Ему лет тридцать пять, работает он в модельном цехе на заводе.

Закрывали, завязывали и грузили на машину картины. Увозили их на далекую стройку закутанными, как детей.

В воскресенье черноглазые бакинцы обступили на выставке Нину. Она и Георгий отвечали на многочисленные вопросы.

Здание клуба деревянное, светлое.

Пришел директор завода. Он с широким вздернутым носом, скуластый. Вздрагивают багровые одутловатые щеки. Он в меховых сапогах.

Ему главный инженер рассказал, что на стройке побывал талантливый художник.

— Вы почему решили, что он талантлив? Потому, что его жена на пианино играет? Или вы видели его картины?

— Я раньше видел его картины, Михаил Михайлович! — ответил главный инженер. — Но не думал, что он живет здесь.

— Это стоит?

— Да.

Михаил Михайлович развел руками:

— Так сделать выставку! Как никому не пришло в голову?

Прошла неделя. И вот впервые в новом городе открыта выставка. Но не в самом городе, а на стройке, в клубе. И сколько шума, разговоров, все возрасты тут. Пришли дети в валенках и красных галстуках, бабушка пришла, пожилые армяне-нефтяники, уральцы, которые строят огромную трубу. Инженеры все до единого, а главный инженер — как гид на выставке.

— Михаил Михайлович! Посмотрите, какая девушка! — с восторгом говорил он.

— Михаил Михайлович, — подошел к директору высокий монтажник с атмосферно-вакуумной трубчатки, — рыба-то как нарисована! Нет, товарищ директор, я уволюсь, если не будете отпускать на рыбалку. Хватит этих сверхурочных. Что в нашей речке за лов!

— А у тебя есть лодка? Ты же видишь, что тут нарисована лодка, а в лодку прыгает рыба сама, — громко и вразумительно, как всегда, словно разжевывая каждую свою мысль, говорил, подымая широкое лицо, массивный директор.

— Да я сам могу лодку сделать…

Выставку все пересмотрели за день, во вторник она закрылась.

— Как твое впечатление? — позвонил директору завода секретарь горкома Петров.

— Я вам говорил, приезжайте посмотреть, Алексей Иванович…

Все газеты: две городских, все заводские многотиражки — написали о выставке. Петров велел прямо со стройки всю выставку перевезти в горком партии и разместить в зале заседаний. Георгий суетился и не работал.

Он решил пополнить выставку и отнес в горком «Экскаватор».

Работники горкома, как и все население города, — приезжие. Многим нравились пейзажи. Они смотрели на картины местной природы как бы глазами своих детей. Все эти люди много и однообразно работали, а выставка с ее живыми веселыми красками была для них отдыхом, чем-то вроде поездки на курорт.

Напрасно автор ждал упреков.

Около «Экскаватора» все время стояли зрители. Улыбались, качали головами. Красивая белокурая библиотекарша с удивлением взглянула на подошедшего Георгия. Спросила:

— Это правда?

Что-то еще хотела сказать, но ее перебили.

— Конечно, безобразие! — сказал пожилой инструктор горкома.

— Лес рубят — щепки летят! — ответила немолодая латышка из отдела агитации.

«А этюдик все-таки скучненький!» — подумал Георгий. Обошлось без споров. Даже Петров не обратил внимания.

Секретари пригласили Раменовых после просмотра на чашку чая.

На днях Петров уезжает в Москву. Его вызывали в ЦК. Давно шли слухи о том, что его возьмут туда на постоянную работу. Но пока Петрова некем заменить на этой ответственнейшей стройке.

На столе бутерброды и печенье. Орхидеи и нарциссы из новой оранжереи. Ею заведует жена Петрова.

Весна, идет весна! Цветы.

— У нас будет выставка цветов в клубе завода! — сказал Петров.

Широкоплечий Модулин, в сапогах и в галифе в обтяжку на толстых ногах, как всегда, говорил зычно.

А чай густой, свежей заварки, горячий, такой никогда не получишь в столовой. Чистые-чистые ложки, натертое до блеска серебро. И белоснежная крахмальная скатерть. Тихо и тепло. Радиоприемник в углу — редкость, штука не доступная никому. Георгий заволновался, когда Петров включил приемник и послышался шум и рокот волн. Казалось Георгию, что он слышит плеск волн океана, раскаты прибоя под скалами и на широких косах; что это не радиоволны, а вой ветра над морями, шум тайги, звуки того огромного мира, который отделял эту теплую и чистую комнату от далеких-далеких радиостанций в чужих городах.

— По-русски говорят японцы! — сказал Петров. — Пропаганда против нас.

Величайшее доверие. Петров и Модулин разрешали Раменовым слушать враждебную пропаганду. И она лилась злым, насмешливо-сдержанным, но ядовитым потоком.

Петров неслышно помешивал в стакане серебряной ложкой. Модулин стоял, засунув руки в галифе, как памятник комиссару времен военного коммунизма.