Желтоглазые крокодилы

— Ах ты ж! Мне сейчас позарез нужна ее подпись! Сумел сбагрить англичанам прогоревший филиал, ну ты знаешь, тот самый, в Мюрпене, я давно хотел от него избавиться… Надо чем-нибудь ее подмазать! Вот отчего бы тебе, мусечка, не подождать и не пособачиться с ней в другой день? Что мне теперь делать?

— Она потребует у тебя мой скальп…

— Что, прям настолько?

Он был явно обеспокоен. Принялся шагать взад-вперед по комнате, вертелся на месте, махал руками, разговаривал сам с собой, потом стукнул ладонью по столу и бессильно рухнул на стул.

— Ты так ее боишься?

Он горько улыбнулся, как поверженный воин, и поднял руки вверх, прося пощады.

— Пойду все же к ней…

— Да, посмотри, наверняка роется у тебя в ящиках.

Шеф с огорченным видом пошел к двери, хлопая себя по бокам, словно извиняясь за свое постыдное поражение. Вдруг обернулся, сутулый, подавленный, и робко, тихо спросил:

— Обиделась, мусечка?

— Иди уже…

Она все знала про мужскую отвагу и не надеялась, что он ее защитит. Много раз видала, как он дрожал после встречи с Зубочисткой. Ничего она от него не ждала, разве только ласки и тепла в постели. Просто дарила своему толстому добряку радость, которой он был начисто лишен в жизни, и сама тоже радовалась, ведь в любви отдавать не менее важно, чем получать. До чего же здорово чувствовать, как он млеет под ее тяжестью и замирает от счастья! Закатывает глаза, открывает рот в безмолвном крике. Она наслаждалась своим могуществом, своей почти материнской властью. Сколько их у нее было! Одним больше, одним меньше… Этот хотя бы славный, добрый. Она привыкла к ощущению власти, сроднилась и с ним, и с ее милым пупсиком, таким щедрым в любви. Может, и впрямь надо было помолчать в тряпочку? Жозиана мужчинам не доверяла. Впрочем, как и женщинам. Она и себе не очень-то доверяла! Порою собственные поступки ставили ее в тупик.

Она встала, потянулась и решила выпить кофе, чтобы привести мысли в порядок. Перед уходом еще раз подозрительно покосилась на дверь кабинета. Что там, интересно, делается? Уступит ли Шеф шантажу, принесет ли ее в жертву на алтарь чистогана? Мать так и называла деньги — бог Чистоган. Его, бога, все любят, но только мы, малые и сирые, пресмыкаемся перед ним. Мы не принимаем деньги как должное, не отнимаем у других, — мы их возвышаем, обожествляем. Готовы ползать на карачках за любой мелкой монеткой, подбираем ее, протираем до блеска, вдыхаем ее запах. Смотрим, как побитые собаки, на богача, который ее обронил и даже не удосуживается за ней нагнуться. И я ведь тоже, сколько бы ни прикидывалась сильной свободной женщиной, на самом-то деле всю жизнь лишь ему поклонялась — богу Чистогану, которому обязана и потерей девственности, и первыми тумаками, который унижал меня и с грязью смешивал, а все равно — как увижу богатого, ничего не могу с собой поделать, смотрю на него снизу вверх, как на нового Мессию, готова курить ему фимиам и умащать его миррой.

Разозлившись на себя, она резко одернула платье и решительно направилась к кофейному автомату. Бросила монетку, дождалась, когда аппарат устанет плеваться черной желчью, двумя руками обхватила пластиковый стаканчик, словно пытаясь согреться.

— Какие планы на вечер? Старика ждешь?

Это был Брюно Шаваль, тоже пришел за кофе. Достал сигарету, постучал ей по пачке, прежде чем закурить. Он курил сигареты в желтой маисовой бумаге — высмотрел такие в старых фильмах.

— Не называй его так!

— Что, любовь вернулась, курочка моя?

— Я не выношу, когда ты зовешь его стариком, ясно?

— Значит, все-таки любишь своего толстого папика?

— Ну да, разумеется.

— Надо же! Раньше ты мне этого не говорила…

— Да мы вроде на разговоры никогда времени не тратили.

— Видать, ты не в духе, я лучше помолчу.

Она пожала плечами и прижалась щекой к горячему стаканчику.

Некоторое время они стояли молча, не глядя друг на друга, и пили кофе маленькими глотками. Потом Шаваль подошел поближе и, прижавшись к ней сбоку, как ни в чем не бывало красноречиво качнул бедрами, просто чтобы проверить, сердится ли она. Поскольку Жозиана не двигалась, но и не отстранялась, он уткнулся носом в ее шею и вздохнул:

— М-м-м… ты вкусно пахнешь хорошим мылом. Страшно хочется повалить тебя и нюхать, нюхать, не торопясь.

Жозиана высвободилась, тяжело вздохнув. Будто бы он с ней не торопился! Будто бы он ее не спеша ласкал! Он позволял любить себя, это точно. Лежал, как бревно, а она с ним возилась, пока он не начнет стонать и двигаться в такт. А после едва удостаивалась благодарности или небрежной ласки.