Желтоглазые крокодилы

Очаровательный циник Шаваль, изящно изогнув тонкую талию, картинно покуривая необычную сигарету, небрежно отбросив со лба темную прядь, наблюдал за Жозианой, как хозяин любуется новой покупкой. Он умел ее завести, умел добиться от нее всего, чего хотел. И ужасно загордился, когда сумел затащить ее в постель. Не такой уж великий подвиг, но завоевание полезное. Отныне он мог управлять шефом через нее, и власть оказалась буквально на расстоянии вытянутой руки. Да уж, он теперь не простой служащий, он приобщился к руководству! Мужчины всегда так, немножко повезло — и уже распускают павлиньи хвосты. С тех пор, как Жозиана обещала поговорить со Стариком по поводу повышения, он аж трясся от нетерпения. Искал ее по коридорам, в лифтах, во всех уголках конторы, ждал ее ответа. Ну, подписал? Подписал? Она отталкивала его, но он всегда возвращался. «Ну пойми же, я весь на нервах! Не могу больше выносить это напряжение! Да скажи ты хоть что-нибудь!» — стонал он.

И в этот раз ему страстно хотелось спросить: «Ну что? Что он тебе сказал?» Но сейчас явно не время. Ничего, подождем.

Жозиана не умела долго сердиться. Она была доброй бабой, легко прощала мужчин. «Ну как же так, почему я не могу на них обидеться?» — ругала она себя. — Почему же я так люблю заниматься сексом? Даже с толстяками, с уродами, с грубиянами, которые силой заставляли меня делать это, даже на них я не обижалась. Может, оно мне и не в радость, а возвращаюсь все равно. И если им удается замаскировать грязную похоть притворной нежностью, бегу к ним на всех парах. Стоит поговорить со мной по-человечески, стоит приласкать, стоит проявить минимальное уважение, и я вновь становлюсь ребенком. Проходит гнев, проходит горечь и обида, и я уже готова жертвовать собой, лишь бы они по-прежнему показывали, что ценят и уважают меня, лишь бы говорили добрые слова и прислушивались к моему мнению… Вот дура!

— Ну что, ласточка, мир? — прошептал Шаваль и положил руку на бедро Жозианы, прижимая ее к себе.

— Хватит, нас могут увидеть.

— Да ладно! Подумают, что добрые приятели мило болтают.

— Нет же, говорю тебе! Они с Зубочисткой в кабинете. Если он выйдет и увидит нас, мне конец.

А возможно, мне уже конец! Возможно, он уже пожертвовал мною ради успеха фирмы! Так мечтает сбагрить кому-нибудь завод в Мюрпене, что готов на все, лишь бы она подписала. Принесет ей мою голову на блюде, ведь я значу для него куда меньше, чем этот контракт! И не видать мне, как своих ушей, ни Шефа, ни Шаваля, ни бога Чистогана. Им-то что, а я опять окажусь с голым задом на соломе, как всегда. При этой мысли смелость оставила ее, она обмякла и, обессилев, прильнула к Шавалю.

— Ну ты меня хоть чуточку любишь? — спросила она, вымаливая капельку нежности.

— А ты что, сомневалась, красавица моя? С ума сошла. Погоди чуток, я тебе докажу.

Он обхватил ее ягодицы, стиснул.

— Нет, но… а если вдруг у меня ничего не получится, всяко же бывает? Ты меня не бросишь?

— Как это? Он что-то плохое про меня сказал? Давай, выкладывай…

— Да нет, просто я вдруг испугалась.

Бог Чистоган угрожающе размахивал ножом, готовясь перерезать ей горло. Она вся дрожала; внутри было так пусто… Закрыла глаза и буквально повисла на Шавале. Он хотел было отстраниться, но заметив, что она белая, как мел, решил поддержать и обнял за талию. Она шептала: «несколько слов, только несколько нежных слов, я боюсь, понимаешь, я так боюсь…» Он занервничал. Господи, как сложно с этими женщинами! Минуту назад она меня посылала, а теперь просит о помощи. Он в полной растерянности крепко ее обнимал, чувствуя, что если разожмет руки, то она тут же рухнет. Такая слабая, и вся дрожит. Он рассеянно погладил ее по голове, не решаясь спросить, подписал ли Шеф его назначение, и этот вопрос словно щекотал его изнутри, он держал Жозиану, как держат громоздкую посылку, которую некуда поставить. Что же с ней делать? Прислонить к кофемашине? Посадить? Тут рядом ни одного стула нет… Ах, сетовал он про себя, вот что значит доверить судьбу свою девке… Больше всего на свете ему сейчас хотелось от нее отвязаться. Потрахались, и ладно, и не надо нам ваших сюсей-пусей. Не надо клятв в вечной любви и слюнявых поцелуев. Чем ближе подходишь, тем больше от них вони.

— Давай, Жозинька, приди в себя. Теперь нас и впрямь могут увидеть. Сейчас ты все на фиг испортишь!

Она взяла себя в руки, отстранилась, шатаясь. Вытерла нос, пробормотала «извини»… Но было поздно…

Анриетта и Марсель Гробз стояли перед лифтом и молча смотрели на них. Анриетта поджала губы, ее лицо аж перекосилось под огромной шляпой. Марсель казался совершенно раздавленным: его щеки тряслись, черты исказило горе.

Анриетта Гробз отвернулась первой. Схватила Марселя за пиджак и втащила в лифт. Едва за ними закрылись двери, она дала волю своей злобной радости.

— Вот видишь, говорила я тебе, что эта девка — потаскуха! И такая тварь еще смеет мне хамить… А ты все ее защищаешь. Бедный наивный Марсель…