Желтый

– Скорее уж первое. Но на самом деле просто больше не он, как стрекоза больше не нимфа. Это нормально. Я имею в виду, я – не какое-то удивительное исключение из общего правила. Наоборот, моя судьба похожа на все остальные. Существование – это развитие. А развитие – преобразование, или как здесь иногда говорят, «превращение». Никто не остается одним и тем же навечно. Разница только в способах изменения. Ну и в скорости перемен.

Я киваю. И подвигаюсь к нему поближе, как тот самый кот к натопленной печке. Что бы наш гость о себе ни рассказывал, а находиться рядом с ним – очень круто. Ну и, кстати, действительно, как от печки тепло.

– Для таких как я радикальные изменения начинаются в тот момент, когда мы по какой-то причине отказываемся убивать, – говорит он. – То есть производить естественное для нас действие, которое стороннему наблюдателю кажется разрушением. Не знаю, насколько понятно я выражаюсь, но очень стараюсь быть точным. А язык, которым мы сейчас пользуемся, такой возможности, к сожалению, не дает.

– В любом случае языка мертвых демонов, который, как рассказывают, идеально подходит для обсуждения сложных предметов, я не знаю, – невольно улыбаюсь я, вспоминая давешние объяснения Стефана. – Я, к сожалению, совсем не полиглот.

– Да я тоже не то чтобы, – пожимает плечами наш гость. – Так или иначе, а это со мной случилось: однажды я встретил мальчишку, сидящего на краю обрыва. Очень глупого, как положено существу его вида и возраста. И достаточно наглого, чтобы думать: «Если я великий шаман, то прыгну и обязательно полечу. Вот сейчас и проверю!» В общем, понятно, зачем я был рядом – чтобы подхватить его, когда прыгнет. И я подхватил. И понес. И, можно сказать, до сих пор несу. Потому что тогда не стал обрывать его жизнь. Ну, то есть определенным образом преобразовывать материю, из которой он состоял. Потому что – это было самое яркое чувство за все бесконечное время моего бытия – внезапно увидел, кем этот дурак и нахал может стать. И что сделать. И какая невообразимая, захватывающая красота может родиться из его будущих дел. В общем, я не выполнил свою работу. И мальчишка в итоге то ли не прыгнул, то ли все-таки прыгнул и полетел. Этого он, кстати, сам до сих пор не знает. Думает, просто забыл, очень уж давно дело было. На самом-то деле, правда и то, и другое – отчасти. Но настоящая правда заключается в том, что он еще падает в пропасть. И я вместе с ним.

– Падает, но при этом живет?

– И еще как! Будь я максималистом, сказал бы сейчас, что только он и живет. Но, конечно, живут все живые, просто его жизнь – еще и вечный полет. Собственно, в этом секрет его силы. За каждым великим шаманом стоит смерть, очарованная его сиянием и отказавшаяся от него в самый последний момент, верный благодарный помощник, тайный первый клиент, изменивший свою природу с его легкой руки. Она всегда рядом, но никогда не подойдет по-настоящему близко. Не сядет рядом, как мы тут с вами сидим. Но вечно будет играть на его стороне, а по большому счету только это и важно. Лучший в мире способ дружить.

Какое-то время мы молчим. Наконец Нёхиси мечтательно говорит:

– Все-таки это невероятно красиво. Как музыка. И сама по себе история, и то, что ты тогда почувствовал, и то, во что превратился. И то, что он до сих пор летит.

– Ну это в каком-то смысле и есть музыка, – улыбается гость. – Мне иногда нравится представлять, что Вселенная – композитор, а все мы – звуки симфонии, которую она сочиняет. Ясно, что это – упрощение, продиктованное моей нынешней формой. Но иногда ради ясного понимания не грех и упростить.

– И ты после той истории сразу же стал… вот таким? – спрашиваю я.