Желтый Ангус

В Японии почти нет электронных читалок. Нет традиции электронных книг (поддерживают издательства) + борются с пиратством (даже в библиотеке нельзя отксерить книгу всю за раз). И – А.Н. Мещеряков на кухне – священные функция бумаги, ее история, значительно древнее нашей. Там еще много букинистических! В стране с подавляющей любовью к гаджетам (технологиям, роботам) все читают на бумаге. Запад же сдал, унитазно слил книгу – когда истории за спиной мало, от нее легче отказаться? Три священных регалии Аматэрасу, камень-ножницы-бумага…

Снилось озеро, на поверхности которого недвижно болтались в мелких волнах оставленные тела людей. А души резвились на глубине, играли там, бултыхались.

Сон – это колыбельная, которую поют себе повзрослевшие дети.

Сиротство не заканчивается со смертью. А вы будете на ваших похоронах? Смерть – обида, воскрешение – прощение.

Балерины-снежинки спускаются на землю в берцах.

Не спи на груди – придавятся соски
Не клади шею – помнешь позвонки
Не дреми слева – сдавятся хрящи
На левом – сердце сдуется
Справа – занемеет кисть
Не спи до утробы дотянись
Utero dentata сказки на ночь от маты
Поганы колеса вкатят в отчий дом

Сезонные слова-маркеры в старых японских книгах «макура-котоба» – «слова-изголовья», грибница демисезонного пошива.

Поплавок – сон, рыбак – сознание, вода – смерть, «я» – рыба.

Умер Дмитрий Бакин, предпоследний великий стилист, и я не видел ни одного некролога-статьи. Умереть так – с одной книгой (самой первой, кажется, никто не видел, последний писавшийся роман – вряд ли увидят), одной («предположительно»!) фотографией – тихо, как и писал, стоит действительно много. Это и есть – стиль.

О мертвых или плохо, или ничего. Но беззащитность соблазняет. Если мертвый скрывал(ся за) псевдоним(ом), то с него, как подштанники на прозекторском столе, его снимут. Выпотрошат тело, как и разденут имя. И даты жизни укажут – а не вечности. И точную дату смерти – а разве он умер? Гроб уплывет талой водой, корабликом-ручейком, взовьется снежком, спикирует лепестком.

Буры, издеваясь над рабами-неграми, запрещали им испражняться «на священную землю». Нарушителей избивали, в том числе и по гениталиями. С мочой потом текла кровь, струйка в песке скоро становилась черной.

ЧеловеК.

Один из моих страхов – что я забуду про все дела, что должен. Едучи в метро, отпущу сознание. И все дела, встречи, вообще все забудется. Улетит выпущенным воздушным мячиком обратно в детство?

Так утром: как из кубиков Лето, вспомнить-восстановить мир. Возможно, этот вспоминающий и есть душа. Но только не ты нажал кнопку «вкл.» у компьютера и выдумал это утро.

Молчаливые книги и статуи шумливые, как туристы вокруг них.

Детская беззащитность первых листочков, лохматые со сна березовые сережки. Сад никак не налюбуется на себя в карманное зеркальце капли росы. Уже не грустно, что самый ранний мир никогда не постареет вместе с тобой.

«Бог один, чертей – много» (Подорога)? Да и ад просторен, а рай – тесен. Все – от желания.

Сигнальная система веток в темный дождь.

Стать собой, перестав быть собой. Прием не эллипса, но эндшпилевой защиты Гамлета.

Утробные воды, крестильные, рябь прописанных дней – научится ли человек выползти из воды.

Дом красоты.

Упруго скрученные почки – как распружинивающийся капюшон кобры. Окуклившиеся листья совсем скоро выпорхнут. Холодные цветы начала мая.

Тени домов – людские бонсай-горы. Полнолуния сопло: космос летит на стыковку с Землей.

Человек, обезьяна с айфоном. Когда гаджеты стареют, как мотыльки, а мир меняется чаще светофора, сам замедляешься, как ребенок, которого все переросли в классе.

Слышу из соседней комнаты: «Поешь… Ну, хоть немного!» Мама возится с подаренной студентами живой бабочкой, как когда-то со мной.

Деньги из банкомата около арабского рынка в Старом городе Иерусалима пахнут пряностями.

And no reason left to die.

Когда же замолчат эти голоса в метро? Тишины стало даже меньше, чем времени. Тишина индивидуальна так же, как шум коллективен. В тишине лучше говорится («молчание – Тебе хвала», из Псалмов). Шум – потеря, тишина – трата со страховкой от Бога. Но я продолжаю говорить банальность я…

Музыка в соборе похожа на снежинки, падающие вверх.

Когда я бываю дома, мама готовит. Готовила и раньше, по рецептам, любимое, но тут и сервирует, как в ресторане. По несколько блюд даже на завтрак! Woman’s love – когда наивность преобладает над хитростью. Любовь, простая, как ухватка для готовки. Только за что ухватиться?

Впустив в себя тишину, захлопнуть бы дверь.

Едва ли не лучший вид на мир из сна. Комнаты на ночь и с почасовой оплатой.

Зиппер самолетного следа расстегивает небо, но там тоже ничего нет. Стрижи латают стыдливыми мелкими стежками. Только темный дым по ободу неба – затемнение на его рентген-снимке.