Желтый бриллиант

Четыре полуторатонных крытых фургона направились на восток, в Швейцарию. Когда я собиралась уже пересесть из кресла в автомобиль, ко мне подошел Анри Дюпре: «Прощайте, графиня, прощай, любовь моя». Я посмотрела на него. Мы оба плакали. Слезы были скупые, еле заметные, но от этого нестерпимо горькие. Анри сказал: «Завтра я ухожу в армию, прислали повестку». «А как же твоя жена и дети? Ведь Изабель по матери – еврейка». «Они через три дня отплывают в Нью-Йорк. У них билеты 3 класса и больше никаких денег. Как-нибудь устроятся» – вытирая от слез глаза, пробормотал Анри и пошел, пошатываясь, в сторону от машины. Я закричала изо всех сил: «Анри, подожди!» Он обернулся и равнодушно посмотрел на меня. «Анри, не уходи, подойди ко мне, я же не могу тебя догнать!» Анри вернулся, подошел к дверце машины: «Что Вам угодно, графиня?» «Анри, пойми меня правильно, жизнь, она ко всем несправедлива. На вот, возьми, твоей семье хватит на первое время, чтобы обустроиться!» Я достала из сумки два слитка золота, завернутых в «Аромат лаванды», которые не поместились в последний ящик. «Что это, мыло?» «Будешь детишек своих купать». Анри развернул кусок: «Дарья, это, зачем это?» «Во-первых ты мне спас жизнь, во вторых, нет, во-первых, я люблю тебя, а значит, и твоих детей! Теперь – уходи!»

Через два года я прочитала в газете, что Анри Дюпре погиб на фронте».

25 декабря 1936 года.

«Сегодня Рождество Христово по католическому летоисчислению. Но я теперь живу в протестантской стране и должна уважать эту страну, которая дала мне приют и относительную безопасность. Несмотря ни на что, это мой самый любимый праздник. В большом холле стоит маленькая елочка. Несколько стеклянных игрушек, пушинки из ваты. Возле елки расположена целая кукольная история рождения Иисуса Христа. Мне очень одиноко и холодно, несмотря на пылающий камин. Я размышляю о будущем. Впереди – ужас войны. Меня уверяют, что Швейцарии война не коснется. Но так не бывает. Весь мир, все мы – в одной лодке. У меня в номере стоит самый современный электроламповый радиоприемник. Это – без преувеличения чудо техники. Приемник ловит множество стран. Изредка попадается передача из СССР. Это – в основном трансляция русских патриотических опер, народные песни, выступления Сергея Лемешева и Ивана Козловского. Выступление И. В. Сталина я слышала один раз.

Этот месяц был очень трудный. Трудный – в прямом смысле, все работали, не покладая рук. При въезде в Цюрих нас встретил полицейский кордон из трех мотоциклистов. Проверили все документы и вежливо предложили сопровождение по городу. Мой «Паккард» и «Рено»-пикап проследовали через весь город к гостинице. Фургоны с золотом и картинами направились в противоположную сторону. Скажу только, что на разгрузку, учет, размещение и переучет всего того, что я привезла, ушел почти месяц. Я почти каждый день присутствовала при этих скучнейших процедурах, что– то подписывала, пересчитывала, перекладывала. В хранилищах, расположенных на глубине -1, -2, -3 этажей было душно, сумрачно. Для картин, бронзы и фарфора, оказывается, существовало специальное помещение, где поддерживалась определенная температура и влажность воздуха.

Наконец, все дела сделаны. Я хотела съездить в Лихтенштейн, что-нибудь узнать по поводу аренды помещения для офиса. Но оказалось, что в эту Богом забытую страну можно попасть теперь не раньше июня месяца. Сейчас – декабрь, все перевалы, через которые проложены горные дороги, закрыты. Итак, чем мне заняться? Прогулки отменяются. На улице холодно, слякотно, дует промозглый ветер.

Я решила рисовать. Я рисовала все, что попадало в поле моего зрения – мокрую ворону на ветке старого дуба, интерьеры гостиницы. Многое я рисовала по памяти или это были плоды моего воображения. В Смольном институте у нас был прекрасный учитель рисования. Это был довольно известный русский художник-классик. Он учил нас сначала «увидеть мысленно» будущий «шедевр» и только затем «размещать» его на холсте, бумаге, шелке, бересте. Как это было интересно, заманчиво.

Теперь я составила обширный список необходимых принадлежностей для рисования и мы отправились с Полем в художественный салон. Мне казалось, что наступает новая эпоха в моей жизни.

Как только набирается увесистая папка с рисунками акварелью, цветным карандашом, маслом, гуашью – ведь я «мастер все руки», мы с Филиппом выезжаем на людное место, где много туристов, просто отдыхающих горожан. Филипп загружает мое кресло, а Поль медленно везет меня по тротуару. Я раздаю свои творения детям, пожилым людям, гуляющим парочкам. Картинки рассматривают, кто-то предлагает мелочь, потом, отойдя несколько шагов, выбрасывают в мусорный бак. Туда им и дорога».

12 июня 1937 года.