Желтый дом. Том 1

Не сомневаюсь, у вас уже назрел вопрос: что я не люблю больше всего на свете? Отвечаю: клопов, тараканов, крыс и идеологических работников. Клопов, крыс и тараканов, скажете вы, это понятно. Но почему идеологических работников? Опять-таки отвечаю: да потому, что идеологические работники — это помесь крыс, клопов и тараканов. И еще потому, что я их знаю как облупленных. Я сам готовился стать таковым и жил среди таковых. Но должен оговориться, я специалист не только по идеологии, сколько по идеологам, то есть по идеологологии. И изучал я не столько идеологию, сколько идеологов. Идеологию я изучал лишь постольку, поскольку она есть неотъемлемый атрибут идеологов — они ею питаются, источают ее из себя и потчуют ею других. Как пчелы выделяют мед, так идеологи выделяют идеологию. А можно ли постичь пчел, не отпробовав меда?

Моя такая своеобразная специализация определилась с первого дня пребывания на философском факультете Московского государственного ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени университета имени М.В. Ломоносова. На первой же лекции я стал подсчитывать число грамматических ошибок, допускаемых лектором. За полчаса я их насчитал более ста. И был потрясен этим. Сказал о своем открытии хорошенькой соседке. Она удивилась: неужели я слушаю этого косноязычного идиота?! И предложила сыграть в морской бой или балду. Но я отказался. Я уже был захвачен своим исследованием и с методичностью метронома отсчитывал языковые ошибки лектора. Дамарксисьсський пиридавой филасофия, мямлил лектор... Сто семьдесят пять, сто семьдесят шесть, отсчитывал я... Чьчитал, что материя... Сто семьдесят семь, сто семьдесят восемь... Материя они понимал, конешна, неправильна, агранична... Двести тридцать три, двести тридцать... Русские ривалюцианеры-димакраты падашел вплотную... Триста сорок, триста сорок один... Я уже не успевал отсчитывать. Соседка, заинтересовавшись моими подсчетами, посоветовала молча ставить палочки на бумаге. Через неделю мы уже с полной очевидностью установили, что самый грамотный лектор по философским дисциплинам делает за полчаса не менее ста ошибок. Я так набил руку на этом деле, что уже по первой фразе мог точно предсказать число ошибок, которые сделает лектор. Потом я обнаглел и уже по одному только способу, каким лектор закатывает глаза и разевает пасть для первой фразы, мог делать безошибочные предсказания. Весь наш курс заразился моими расчетами. И если бы не вмешалось сначала комсомольское, а затем партийное бюро, мы смогли бы развить новую науку — идеологологию, или, лучше сказать, идиотологию.

После того, как нам помешали это сделать, я нашел для себя  занятие еще более увлекательное: разработал стобалльную систему оценки женских задов. По этой системе я обследовал всех девочек нашего курса, перешел на аспиранток и преподавательниц, затем распространил ее на некоторую категорию мужчин. На эту мысль меня навел преподаватель кафедры логики Субботич (его карьера началась здесь), который гордился своими ногами. Когда он разговаривал с кем-нибудь, он поворачивался к собеседнику задом и цедил слова через плечо. И зад у него при этом принимал такой вид, что все его коэффициенты и константы (по моим измерениям и вычислениям) полностью совпадали с таковыми у обладательницы самого мощного зада в университете — доцентши Белохвостиковой с кафедры этики. Через неделю половина ребят с нашего курса ходила по факультету и совершала странные (с точки зрения непосвященных) действия. Представьте, что началось твориться на факультете, когда кто-то из ребят разболтал, чем мы занимаемся! Я, правда, вылез сухим из воды, так как мою идею присвоил один парень. Парня исключили с факультета с передачей его дела в военкомат для призыва в армию, как нам сказали. Я же тихо и тайно довел исследование до конца: установил фундаментальный закон корреляции голов и задов идеологических работников. После этого стоило мне взглянуть на зад, как я, не глядя на рожу, мог безошибочно предсказать, чем занимается обладатель этого зада и сколько грамматических ошибок делает в течение получасового трепа.

Попался я на другом: я распустил слух, будто Сталин сожительствовал с Троцким, и после того, как последний изменил первому с Железным Феликсом, все и закрутилось, и будто на эту тему на Западе выпущена целая книга. В комсомольском бюро мне намекнули, что могли бы помочь перевестись на мехмат. Но я отказался, ибо философия меня уже увлекла. Я уже овладел навыками за один вечер готовиться к любому экзамену по философским дисциплинам. А когда я уверовал в то, что «пара плюс-минус в математике» есть пример диалектики, я понял, что у меня нет иного пути, кроме философии. Тем более именно в это время той самой хорошенькой соседке, о которой я уже упоминал, потребовалось в обязательном порядке сделать аборт, и мне было не до науки. А то я, может быть, и перевелся бы — в это время многие ребята переводились с факультета, кто куда мог, раскусив, в какую вонючую помойку они влипли.