Желтый дом. Том 1

Человечество постоянно находится в плену всякого рода исторических ошибок. И одна из важнейших из них — смешение степени значительности исторических событий со степенью значительности участвующих в них лиц. Крупные личности могут быть участниками и творцами мелких событий. Ничтожества могут участвовать в крупных исторических событиях и порождать их. Но ничтожества кажутся крупными из-за связи их с крупными событиями, а крупные личности кажутся ничтожествами из-за связи их с мелкими событиями. История несправедлива. Масштабы личностей редко совпадают с масштабами событий, в которых они участвуют. Сталин и его соратники — ярчайший пример этому. Для оценки масштабов исторических событий есть какие-то критерии, хотя и не очень строгие, скорее — интуитивные и привычные, но все же есть. Для оценки же масштабов исторических деятелей таких критериев пока вообще нет. Вернее, не было. К тому времени, когда я задумал убить Сталина, я такие критерии выработал. Более того, я построил строго научную теорию измерения масштабов исторических событий и их участников и степени влияния вторых на первые. И по моей теории получалось, что, убив Сталина, я оказал бы ему великую услугу, многократно увенчав масштабы его личности и его влияния на ход истории. По этой же самой моей теории ситуация резко изменилась. Но сначала я изложу сам формальный аппарат моей теории.

Сборы в дорогу

МНС сунул страницы рукописи под тахту. Достал из-за шкафа запылившийся драный портфель, бросил в него полотенце, зубную щетку, кусок мыла, носки, почти чистую рубашку, еще пригодный для носки свитер, рукопись Тваржинской и пачку замусоленных бумажек Петина, претендующих на то, чтобы стать исторической трагедией. Тяжко вздохнул. Проверил, на месте ли паспорт и путевка. Пересчитал деньги. Присел на тахту, как положено по русскому обычаю перед дорогой. Грустно оглядел ободранные обои и обваливающуюся грязно-серую штукатурку. Заперев комнату, хотел было вынуть ключ из замка, но передумал: кому нужно, все равно откроет, так пусть уж ключом. На лестничной площадке группа мужчин пристроилась выпивать. Один из них толкнул МНС. МНС извинился и боком проскользнул мимо. Врезать, что ли, этому бородачу бутылкой в затылок, услышал он позади. Собутыльники засмеялись. Не стоит мараться, прохрипел другой голос. На улице было слякотно и уныло. Ощущалось приближение весны.

Голоса

Уж если нам друг другу души поверять,

Мне просто было нечего терять.

За голенищем — ложка. В вещмешке помятый котелок.

В кармане — роскошь — грязный носовой платок.

Пожалуй, все. И больше — ни гроша.

И на весь взвод кусок карандаша.

О бабах думалось дай бог один раз в год.

И, даже в самоволку уходя, мечтал, чтобы оставили «расход».

Шинелька — одеяло, простыни — трава...

Скажи, с чем их едят — гражданские права?

И если б нам открылось ваше время вдруг,

Решили б мы, что брешет политрук.

И все же не хочу напрасно врать,

Ужасно не хотелось умирать.

Сказать, с какой тоской ушел туда, откуда не вернуться?

С девчонкой бы разок под вечер прошвырнуться...

Ты ждешь, конечно, мой ответ?

Моей вины, товарищ, в этом нет,

И я не так уж барахлом богат.

По нашим временам — как рядовой солдат.

И я по триста шестьдесят раз в год

Молил судьбу, чтоб не меня «в расход».

А что касается весны и той девчонки,

Тоска по ней меня проела до печенки.

И мне все эти личности права,

Как говорили деды наши, — трын-трава.

С тобой равны мы, хоть я бородат,

А ты — под ноль подстриженный солдат.

И я с рождения несу в себе неотвратимую беду.

Другой дороги нет. Ты ж видишь, я к тебе иду.