Желтый дом. Том 2

У нас все и всегда врут. Но это не от некоей невоспитанности и испорченности, а в силу объективных законов общественной жизни в таких условиях. Вранье есть прием общественного сознания, благодаря которому люди концентрируют факты жизни во времени и выделяют их суть. То, что называют чистой правдой, есть рутина, скука, серость. Вранье есть субъективная форма ее суммирования и обобщения. Например, некто Н имел миллион неприятностей, каждая из которых по отдельности есть пустяк. А будучи распределены во времени среди множества других событий, они оставались почти незаметными. Они все вместе производят впечатление чего-то значительного, если только их облечь в форму вымысла. Упомянутый Н, например, выдумывал всякие неправдоподобные истории о попытках ограбления его, о покушениях на него и т.п. Не случайны потому всякого рода мистификации, которыми дурачат обывателей писатели и художники. Вот и мы, вернувшись из деревни, навыдумываем всяких небылиц о нашей жизни тут. И они будут лучше передавать суть этой жизни, чем другие, дотошно правдивые отчеты. Вранье есть вообще творческий элемент нашей жизни. И когда наши власти занимаются безудержным враньем, они в такой форме говорят правду. Надо только уметь в этой форме выделять ее подлинное содержание.

Постановка проблемы

Меня с рождения волновала проблема сна. Сначала я относился к ней чисто практически: спал. Спал при всяком удобном случае. При неудобном тоже, причем — с еще большим удовольствием. Спал в школе на уроках, особенно — обществоведения. Спал на лекциях в институте, особенно — по истории КПСС, политэкономии и философии. Тут я научился спать с открытыми глазами. Садился прямо перед кафедрой лектора, выпяливал на него глаза и немедленно засыпал. И лекторы читали свои одуряюще скучные лекции как будто специально для меня, очень любили меня за внимание и ставили приличные отметки, не спрашивая: такой любознательный и внимательный студент не может знать материал меньше чем на четыре. Спал я на бурных комсомольских собрациях, а потом — на серьезных партийных. Садился я обычно так, чтобы начальство из президиума видело кусочек моего тела (мол, я тут!), но не очень на виду, чтобы не сочли холуем. Не очень справа, чтобы не сочли реакционером. И не очень слева, чтобы не сочли левым крикуном. Не в самом центре, чтобы не сочли за беспринципного «ни рыба ни мясо», а где-то чуть-чуть в стороне, но поближе и не очень, чтобы. В общем, в самый раз. Спал я даже в седле — службу в армии я начал в кавалерии. Спал на посту у полкового знамени. Это были самые трудные часы в моей жизни. Ноги ежеминутно сгибались в коленках, сам я перегибался в районе пояса и шеи, винтовка вываливалась из рук, и я ее ловил, когда она почти касалась пола. А мимо сновали чины штаба. Для маскировки я делал вид, что беру «на караул». Хотя это было не по уставу, чинам штаба это льстило, и они только посмеивались над идиотом солдатом, не умеющим отличить ефрейтора от генерала. Только начальник Особого Отдела заметил вскользь, что я приветствую очень странно — как в японской армии.

Спал я в окопах — начало войны я встретил в танковом полку, но без танков, поскольку танки мы, удирая от противника, бросили законсервированными в парке, так что воевали (если это можно назвать войной) как пехота. Один раз я уснул в самолете — некоторое время я служил в авиации. При этом мне повезло. Перед полетом я забыл привязаться. Летел с открытым фонарем. И потому выпал из машины, когда она перевернулась. В воздухе я очнулся, открыл парашют и благополучно приземлился... в штрафном батальоне.

Спал я в транспорте. Спал сидя и стоя. Спал в очередях, в приемных начальства, в милиции. За всю мою сонливую практику у меня был только один случай, когда я не мог уснуть. Это произошло, когда к нам в авиационную школу приехал гастролирующий гипнотизер. Старшина выделил десять курсантов (меня в их числе) в распоряжение гипнотизера, чтобы тот демонстрировал на нас свое искусство. Ребята уснули сразу, а я — никак. Гипнотизер старался вовсю, но ничего не получалось. Я глупо усмехался. Гипнотизер начал нервничать. Старшина шепнул мне, что, если я не перестану выпендриваться, он мне влепит пару нарядов вне очереди. И я сделал вид, будто заснул. И тут довольный гипнотизер допустил грубую оплошность: именно меня избрал для своего коронного номера. Ассистенты положили меня между двумя стульями. Я напрягся, аж мышцы сводить начало. Помогли занятия гимнастикой, выдюжил. Но гипнотизеру этого показалось мало. Он вскочил мне на живот и подпрыгнул на нем. Конечно, я не выдержал, перегнулся пополам и вместе с гипнотизером грохнулся на пол. За это начальник школы дал мне пять суток губы.

Но лишь совсем недавно у меня пробудился теоретический интерес к проблеме сна. Заметьте, что я выражаюсь в терминах спанья: интерес не появился, а именно пробудился. Это, как увидите дальше, не случайно. Но сделаем небольшой перерыв и поговорим о чем-нибудь другом, постороннем.

Начало