Желтый дракон ЦЗЯО

— И потом, подумайте о моих шефах. Они уже достаточно переволновались, когда этот наглец Лим Бан Лим ухитрился заполучить такие ценные бумаги. Он был уверен, что выручит за них кругленькую сумму. Кстати, человек, который продал бумаги Лиму, очень сожалел о содеянном... когда был жив. Лим был уже почти у нас в руках, но тут вмешались вы... Скажу откровенно: нам очень не хотелось бы, чтобы эти документы попали в чужие руки. Впрочем, вы сами видели их и все прекрасно понимаете. Короче говоря, давайте попробуем расстаться друзьями.

Гун поднял свой бокал, как бы приглашая собеседника закрепить сделку.

— Значит, вы хотите получить документы в обмен на жизнь моих родных? — полуутвердительно спросил Красный Жезл.

— Именно, - согласился Гун, — я сожалею, что приходится прибегать к таким жестким мерам, но вопрос стоит именно так. Только я хотел бы уточнить одну незначительную деталь. Ваши сыновние и отцовские чувства мы оцениваем несколько выше, нежели нашу заинтересованность в документах.

— На сколько же? — вяло поинтересовался Красный Жезл, заранее понимая, что небольшой суммой он не отделается от Гуна и его, судя по всему, сильных шефов.

— Пустяки, — усмехнулся Гун, - я полагаю, что тысяч двести будет вполне...

— Ты с ума сошел, вонючая крыса! — прищурившись, процедил сквозь зубы Красный Жезл. — Такие деньги за двух человек!

— Не переходите на личности, господин Фан, — невозмутимо ответил Гун, — мы ведь еще не завершили сделку. К чему терять лицо? Я, говоря откровенно, постеснялся предложить меньшую сумму, чтобы не оскорбить вашу любовь к матери и дочери.

— Ты не получишь ни цента! Понял? Ни цента! — задохнулся от злобы Красный Жезл.

— Не будьте опрометчивым, господин Фан, — сухо заметил молодой человек. — Вы уже имели возможность убедиться в нашей информированности. Мы знаем о вас больше, чем вы думаете. Гораздо больше. Полиции могут стать известны номера счетов в некоторых банках, записанные на имя некоего Тео Килая. Наложить на них арест ничего не стоит, и вы останетесь ни с чем. И потом, не скромничайте, господин Фан. Что такое для вас двести тысяч? Ерунда. Подумайте о матери и дочери.

Красный Жезл с ненавистью посмотрел на Гуна.

— Хорошо, я подумаю, — медленно произнес он.

— Я не сомневался в вашей рассудительности, — заметил Гун. — Надеюсь, двух дней вам хватит? Давайте встретимся в понедельник... скажем, у входа в парк Тигрового бальзама. Там мы и договоримся окончательно. Я не буду возражать, если вы захватите с собой аванс. Процентов пятьдесят.

Гун ополоснул пальцы рук в специально поданной для этого пиале с теплым ароматным чаем.

— А теперь у меня к вам небольшая просьба, господин Фан. Дайте вашим людям другие указания относительно моей персоны. Я догадываюсь, что у выхода меня ждет отнюдь не почетный эскорт.

Красный Жезл щелкнул пальцами над плечом, и за его спиной тут же вырос официант.

4

После ухода Гуна Красный Жезл налил себе в бокал вина, но пить не стал. Он задумчиво вертел в руках фотографию дочери. Отпечатанный на тонкой глянцевой бумаге снимок словно лезвием бритвы срезал в его памяти события сингапурской жизни. Наиболее отчетливо вспомнился день, когда родилась дочь и умерла жена. Моросил холодный, противный дождь. Фан шел из больницы, не разбирая дороги, с новорожденной дочерью на руках. Ему казалось, что со смертью жены их давняя мечта — бежать из Китая — рухнула. Они давно собирались уехать куда-нибудь в южные страны, забыть эти ужасные "народные коммуны", где даже чуть ли не палочки для еды считались общественной собственностью, эти ненавистные полувоенизировакные бригады, куда его забрали из театра для "перевоспитания трудом". Но возможность бежать не представлялась, и Фан был вынужден вместе с остальными бессмысленно ковырять лопатой красную, размокшую от постоянных дождей землю по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Да и дома, в городе, когда он вернулся, отбыв срок перевоспитания, было не намного легче.

Шагая по мокрым тротуарам из больницы, Фан думал, что теперь нет смысла отправляться на чужбину, и решил отдаться в руки судьбы. Но неподалеку от дома его встретил старый приятель. Он сказал, что в доме Фана обыск и что его объявили контрреволюционером. Фан страшно испугался и свернул в первый попавшийся переулок. Он мучительно соображал, чем не угодил властям, но не мог вспомнить за собой никакого крамольного поступка. И тут неожиданно в голове всплыл разговор с одним человеком, которого Фан считал своим другом. Во время разговора Фан неодобрительно отозвался о "народных коммунах". Очевидно, этого было достаточно. Кстати, позже Фан узнал, что донес на него именно его друг.

В тот день Фан сделал для себя вывод, что нельзя верить никому и, если он хочет жить, он должен драться за свою жизнь зубами, топить других, чтобы выплыть самому.

Домой он уже не пришел ни на следующий день, ни позже. Он встретился с матерью тайком у родственников и отдал ей новорожденную дочь. Решение бежать из Китая созрело окончательно.