Желтый Мрак

Я об'ясняю ему все, и прошу увести от меня этого, возможно чумного китайца. Он отвечает, что нет изоляторов и совершенно не знает, куда бы его можно поместить. Потом Николай Иванович спрашивает меня, а давно ли китаец вышел с копей. Я отвечаю. Он говорит, что инфекционный период чумы семь дней. Если китаец не врет, то мне нечего бояться. Хочу поверить, но боюсь. Смотрю на китайца, он уже засыпает. В это время в телефоне слышится голос Этмара. Сначала не могу понять, как он мог попасть в нашу линию. Потом вспоминаю, что это у нас бывает.

— Доктор, зайдите ко мне, исследуйте — я его почти умоляю.

— Хорошо, иду — голос у Этмара спокойный. Становлюсь спокойней и я.

Через полчаса появляется его высокая фигура. У него под мышкой микроскоп. До него, я с китайцем не произнес ни слова. Мы оба почти засыпаем. Я на постели, а он на стуле у дверей. Этмар требует от китайца, чтобы тот плюнул и дал ему капельку крови. Китаец долго не понимает. Этмар показывает, для чего ему это нужно. Он берет микроскоп и сует его китайцу в нос. Тот утвердительно кивает головой и дает требуемое. Дает требуемое? — Вернее плюется на кусок бумаги, подставленный Этмаром, и потом докторским ланцетом чуть разрезает руку. Он улыбается, и протягивает доктору плевок и каплю крови. Доктор вытаскивает какие-то стекляшки и переносит то и другое на них. Потом устанавливает микроскоп и смотрит в него.

Он пригибает пальцы с мизинца.

Я наблюдаю за его лицом, один глаз у доктора прищурен, над другим три громадных складки. Его лоб тоже весь в складках. Он смотрит так как-будто хочет сам влезть в микроскоп. Иногда на его голове кожа и волосы двигаются. Я стараюсь определить, что у него там под стеклами: чума или нет. Спать уже я не хочу. В голове одна мысль — не заразился ли я.

Но в это время Этмар поднимает лицо.

— Карашо, ошень карашо.

Я уже не раз слышал это «Карашо». Начинаю волноваться и в упор смотрю на Этмара. Этмар улыбается и молчит. Я начинаю сильнее нервничать. Наконец, он повторяет:

— Карашо, ошень карашо.

— Да толком вы мне говорите.

Я готов его побить. И он это чувствует.

— Он ничего не имей. Он не имей чума — произносит он с сожалением, собирает свои инструменты и уходит.

Я показываю китайцу рукой на противоположный от меня угол и говорю:

— Ложись и спи.

Китаец мотает головой. Видимо, у них не принято спать в одной комнате с начальством.

— Спи — повторяю я. Потом сразу же навертывается мысль: а что, если его перевести куда-нибудь. Но куда? Все равно его никто не примет, это я знаю прекрасно. Но китаец уже лег и я чувствую, что он заснул. Я подхожу к своей постели, снимаю сапоги и тоже ложусь.

Слышу: на крыльце кто-то ходит. Поднимаю голову — в стекло заглядывают две физиономии. Я вскакиваю. Сразу же передо мной встает китаец.

— Откуда он?

— Моя здравству, капитана. Хорошо сыпи? — Китаец наклоняет голову и сгибает передо мной спину в синей делембовой куртке.

— Ба, да это вчерашний перебежчик. — Я пытливо всматриваюсь в его лицо. Оно нормально: желтоватое и чуть грязновато. У левой ноздри китайца родинка. Вчера я ее не видел. Но что это? Его родинка с чуть заметной синевой. Впрочем видимых признаков чума вообще не имеет. И я напрасно так усиленно ее рассматриваю.

— Товарищ командир, мы от дохтура.

Я еле разбираю голоса. Они кричат из окна. Я злюсь и машу им рукой, чтобы они вошли в комнату. Но красноармейцы отрицательно мотают головами.

— Товарищ командир, дохтур зовет.

Они виновато улыбаются и кричат еще что-то. Но что, я не слышу. Это злит меня еще больше. Я срываюсь с места и выскакиваю за дверь. Увидев меня, красноармейцы бегут. Однако я узнаю: — это санитары Звонарева.

— Товарищ командир, на телеграфе чума. Телефон не работает. Дохтура там, и вас зовут. — Они кричат это мне с противоположного конца улицы. Но что с ними сделаешь? Я лишний раз убеждаюсь, что меня все боятся. Меня это бесит, но я сдерживаюсь, поворачиваюсь и ухожу к себе в комнату, а из окна я вижу, как они, обрадованные, бегут, но не к доктору, а на другой конец поселка, видимо домой. Вот, думаю, и поработай в такой обстановке.

Китаец же уже завернул свои вещи и засунул их в передний угол под хозяйские иконы. И только сейчас я заметил, что перед иконами не горят лампады. Обыкновенно они горели день и ночь. Как будто это были неугасимые огни. Я смотрю на лица угодников и неожиданно дико хохочу.

— Капитана, зачем? Нехорошо смеяться бог, — возмущается китаец. Он удивленно смотрит на меня и отходит к двери. Я машу на него рукой. Он ничего не знает. Да ему этого не понять и об'яснять не стоит. Но я-то помню, что до чумы мои хозяева отличались особенной религиозностью. У них во всех углах были неугасимые лампады. А теперь…

— Товарищ командир, как, чайку-то вам надо?.. — Я перестаю смеяться, и поворачиваюсь к двери. Оттуда выглядывает удивленное лицо Федора. Ко мне он не проходит. Но чайник у него в руках и он его ставит около порога.

— Вали-ка, ходя, пей чай, да меня подожди скоро приду.

Китаец широко улыбается и тут же садится за стол.

Глава четвертая.