Желтый вождь. Одинокое ранчо

– Безнадежно, – уныло бормочет Уайлдер.

– Нет, Уолт. Я пока так не думаю.

При всей молодости кентуккийца, он наделен недюжинным умом, и столь же недюжинной отвагой. Без этих качеств прерийному торговцу, капитану каравана, не обойтись. Проводник отлично знает, что в последнем из этих свойств Хэмерсли не уступает ему, а в первом – значительно превосходит.

– Вы думаете, у нас есть шанс выбраться отсюда? – спрашивает Уолт.

– Думаю, есть, и весьма реальный.

– Отлично. Но что позволяет вам так думать, Фрэнк?

– Дайте мне мой боуи – он где-то у вас за спиной в пещере.

Уайлдер исполняет просьбу.

– В значительной степени все будет зависеть от того, из какой породы состоит скала вокруг нас. Это точно не кремень. Полагаю, мы имеем дело либо с известняком, либо с песчаником. Если так, нам не придется задержаться тут существенно дольше того времени, которое потребно, чтобы дать этим кровожадным дикарям убраться отсюда.

– Что вы предлагаете, Фрэнк? Я никак не возьму в толк.

– Все очень просто, Уолт. Если этот утес из песчаника или какой-то другой мягкой породы, мы можем пробить себе ход наружу в обход того большого валуна.

– Ого! Я об этом не подумал. В ваших словах есть смысл.

– На ощупь порода мягкая, – говорит кентуккиец, проводя рукой по выступу. – Мне бы сюда пару дюймов свечи. Впрочем, я думаю, что смогу провести исследования и в темноте.

Следует несколько минут тишины, потом слышится такой звук, как если бы лезвием ножа ударяли по камню. Это Хэмерсли стесывает своим боуи маленький выступ в стене шахты. Звук кажется музыкой для уха кентуккийца, потому как это не металлический звон, какой раздается при ударе о кварц или гранит. Напротив, прикосновение стали порождает тупое, приглушенное эхо, и молодой человек чувствует, что острие без труда вонзается в породу.

– Песчаник, – доложил он. – Или нечто иное, столь же благоприятное для наших целей. Да, Уолт, у нас есть хороший шанс удрать из этой мерзкой тюрьмы, поэтому выше нос, товарищ. Вероятно, это может стоить нам пары дней проходки. Но это, возможно, даже к лучшему – индейцы наверняка проторчат у фургонов день или два – для них там найдется много чем позабавиться. Наша работа в значительной степени будет зависеть от камня, который они накатили поверх дыры. Вы запомнили размеры валуна?

– Здоровенный такой булыжник – футов по десять что в высоту, что в ширину. Меня еще удивило, как этим скунсам удалось управиться с ним. Видать, он почти круглый, поэтому перекатывался. Их, наверно, целая орда потребовалась.

– Нам бы только определить, с какого угла рыть. Придется положиться на догадку. Но не будем терять времени, а сразу приступим к высеканию камня. С каждым часом силы наши будут убывать. Я только захвачу боуи, и приступим. Сначала я сделаю пробный заход, потом поменяемся.

Вооружившись ножом, кентуккиец снова лезет наверх. Вскоре до проводника доносится клацающий звук, сопровождаемый шорохом осколков, отлетающих от породы и падающих вниз. Чтобы защитить от них голову, оставшийся без платка и шапки Уайлдер снова забивается в альков, так удачно спасший их от камней, брошенных индейцами. Наряду с обломками мимо Уолта проносится и нечто иное, производя негромкий, шуршащий свист. Запах подсказал ему, что это такое – ветки «проклятого кустарника-вонючки».

Судя по количеству и размеру осколков, проводник приходит к выводу, что товарищ неплохо продвигается вперед. Сгорая от нетерпения сменить Фрэнка, он озвучивает свое намерение, но получает в ответ осторожный – вдруг какой-нибудь дикарь еще рыщет поблизости – отказ.

С добрый час приходится Уайлдеру ожидать внизу, то и дело бросая наверх нетерпеливые взгляды. Делает он это чисто механически, потому как разглядеть ничего не может. Но при этом в глазах его читается волнение, потому что успех затеи товарища до сих пор остается неопределенным. При наличии достаточных запасов еды и питья они могли бы со временем закончить начатое, но без припасов силы пленников будут постепенно иссякать, а затем…

Проводник стоит на балконе, погруженный в подобные мысли, когда оказывается выведен из этого состояния зрелищем, возникшим не под, но над его глазами, и заставившим издать радостное восклицание.

То образ лица его товарища, только и всего. Но значение этого факта огромно – ведь охотник не смог бы разглядеть лица без света. Свет просачивается в их каменный колодец, еще совсем недавно погруженный в непроницаемую тьму.

Это совсем слабое мерцание, просачивающееся через крошечную трещину под огромной глыбой, и черты лица Хэмерсли едва обрисовываются в нем, различимые еще хуже благодаря тонкой пелене дыма, все еще заполняющего шахту. И все-таки это свет, прекрасный, радостный свет – как луч маяка, замеченный мореходом среди опасностей объятого мраком штормового моря.