Жемчуг северных рек

От бани несло полынным угаром. У закоптившегося оконца горели красным огнём цветы иван-чая. Тишка любил слизывать с их лепестков выступавший мелкими росинками мёд. Он и сейчас, воткнув вилы в грядку, направился было по колкой косовице к бане, как журавль переставляя босые ноги, но непредвиденное обстоятельство остановило его.

По тропке неторопливо пробиралась кошка, её серая спина спокойно покачивалась среди черствеющего окосья. «К котятам идёт!»

Тишка изумлённо замер. Кошка посмотрела на него и, поджав хвост, уселась.

Тишка равнодушно отвернулся, а сам косил глазом в её сторону. Кошка продолжала невозмутимо сидеть. Тишка лёг в траву, намеренно демонстрируя, что не обращает на неё никакого внимания. Кошка тоже хитрила. Выбрав на тропе местечко поутоптаннее, она свернулась клубком и закрыла глаза. Тишка с досады чуть не плюнул, но решил взять Мурку измором. Неужели уж у него меньше терпения, чем у неё…

Он повернулся на бок, подставив спину солнцу, и вприщур стал следить за кошкой. Она не подавала никаких признаков беспокойства и, сунув голову между лап, дремала.

В траве, перед Тишкиными глазами, сновали муравьи. По засыхающей трубочке обрезанной тимофеевки ползла кверху божья коровка. От травинки к травинке плёл тягучую паутину тенётник.

Тишку разморило под солнышком, и он не заметил, как уснул.

Проснулся он, когда кошки не было на тропе, а голова, как чугун, гудела.

Солнце уже не припекало спину, переместилось к тополям, показывая, что давно миновало время обеда, и Тишке надо было торопиться, чтобы до возвращения матери переделать и свои и Славкины дела.

* * *

Вечером брат хохотал и подпрыгивал на одной ноге, напевая дразнилку:

Обманули парняка
На четыре кулака.
Ещё бы кулак —
Был бы Тишка дурак.

Тишка не выдержал, схватил с земли палку и запустил в Славика. Славик увернулся от неё, да Тишка и бросал так, чтобы не попасть в брата, а только припугнуть, показать, что он разъярён.

Ещё бы кулак —
Был бы Тишка дурак, —

повторил Славик самые обидные строчки, высунул свой широкий, как лопата, язык и, подразнив Тишку, опять убежал в деревню. Теперь ему что не бегать: убедился, что Тишка все материнские наказы выполнил, и на душе полегчало: не будет взбучки. А Тишка-то хорош, поверил братовым басням. Ну-ка, какая кошка полезет по отвесной стене в голубятню? Да ещё с котятами в зубах. Ну и простофиля же ты, Тишка, ну и разиня! Ведь и голуби не стали б гнездо вить там, где их кошка может достать… Вот всегда умные-то мысли приходят после поры. Обвёл братец Тишку вокруг пальца, как маленького. Да что там братец! Возьми кошку — и та его обдурила. Ну что за полоротый такой!..

Тишка казнился, не находя себе места.

Нет, уж больше-то Славке он и на грош не поверит. И за Муркой, если возьмётся следить, уследит. Ему бы только дознаться, живы котята или не живы. А там уж он не стал бы кошке мешать, если она его так стесняется: корми на здоровье, Тишка подглядывать не будет.

* * *

Тишка обследовал в бане каждую половицу, заглянул под полок, прощупал руками тёмные углы — никакого намёка на котят. Приоткрыв дверь, по скобам, которые прибиты были на разном уровне — из предбанника выше, а из бани пониже, — взобрался на потолок, но только вывозился в тенётах.

— Тишка, — остановила его Варвара Егоровна, направлявшаяся во двор к корове, — ты же им только хуже делаешь: найдёшь, как встревожишь — кошке новое место придётся искать.

У Тишки дрожала губа: ну почему мать о главном-то не подумает? Ведь, может, этих котят уже и в помине нет? А она всё об одном поёт: встревожишь, встревожишь…

— Мне бы, мама, одним глазком на них только взглянуть, — начинал он кукситься.

— Ну и беспонятный же ты у меня, — ласково укорила его мать, прислонилась к изгороди и повесила подойник на кол. — Выведет вот через неделю их Мурка — насмотришься. Ещё и надоедят.

— Мама, да не Муркины ведь это котята, — опять подступал к недовысказанным сомнениям Тишка, но мать опережала его:

— Знаю, знаю — твои…

В глазах у неё лучился беззастенчивый смех. Вот и поговори с такой: смешинка в рот попадёт, так никого, кроме себя, не замечает.

Тишка, понурившись, побрёл из огорода.

Тревожно попискивая, над землёй носились стрижи, едва не касавшиеся дороги. Неуютно хохлились курицы. Напыжившись, сидели над застрехами воробьи.

Тишка, гнетомый тяжестью на душе, сел на крыльцо.

Варвара Егоровна сняла с кособочившегося кола подойник, открыла двери к корове.

Из двора пахнуло парным молоком.

Тишка прислушался, как дзинькали о ведро тягучие струйки, как мать уговаривала корову не мотать хвостом.

Из-за угла вывернула кошка и, горбатя спину, закружилась у Тишкиных ног.

Тишка нехотя оттолкнул её от себя, но она, не обидевшись, запрыгнула на ступеньку, мурлыча, придвинулась к Тишке вплотную и улеглась.

— Нуж-ж-на, т-ты м-мне, — зло закричал на неё Тишка, — как телеге пятое колесо!

Он спихнул её со ступеньки. Кошка непритязательно устроилась внизу, обвила передние лапы хвостом и, недоумевая, следила оттуда за Тишкой.