Жемчужина

И вот туман поредел. Я ожидал, что увижу едва проступающие в сумерках грубые каменные стены и пол, усыпанный обломками и кучами обвалившейся гипсовой лепнины, но реальность заставила замереть от восторга. Передо мной лежали джунгли. Вернее, нет, не дикий лес, а что-то вроде сада, разбитого по определенному плану: более высокие деревья чередовались с низкорослыми так, чтобы всем хватало света, а в тени были посажены, вероятно, какие-то солнцебоязненные растения. Широкие извилистые тропы пересекали этот лес в разных направлениях; озера и речки, вроде бы, естественного происхождения, но слишком уж разумно расположенные, питали его влагой.

У воды виднелись обособленные дома с покатыми крышами, годные для сезонов дождей. Меж ними сновали высокие двуногие существа с широкими цветными гребнями за головой. Отсюда они казались маленькими, хотя некоторые деревья едва достигали им плеч. Я мог смотреть одновременно издалека и вблизи и заглянул в их зеленоватые лица, хоть и мало напоминавшие человеческие, но имевшие так же, как и мы, по два глаза. Правда, глаза эти были расставлены широко и защищались выступающими костяными наростами, неподвижными сверху и, подобно щиту, надвигавшимися снизу, в результате чего, вместе с носовой пластиной, лицо становилось похожим на маску. Из-за тонких синих губ то и дело выскальзывал раздвоенный бледно-розовый язык: как признак любого волнения, нетерпения или увлеченности. Ушей, как таковых, не было, и возможно, гребни за спинами позволяли существам лучше слышать, или несли в себе какой-то ритуальный смысл — определенно, они являлись элементом одежды, как и широкие плетеные пояса, а у некоторых — жилеты, спускавшиеся до середины бедра. Они, судя по количеству крепежей и карманов, использовались для переноски мелких предметов: самый мелкий, пожалуй, размером сравнился бы с моей ногой.

В речках резвились такие же существа, только поменьше. Наверное, жизнь анамибсов, а не оставалось уже сомнений, что это они, была тесно связана с водой. Возможно, из воды они когда-то и вышли, но этого уже не узнать.

Вдруг все заволокло туманом. Когда он разошелся, передо мной возникла другая местность, берег большого озера, утопающий в невысоких, буйно цветущих кустах неизвестного мне вида. Вообще, многие из растений и животных, показанных тогда, были мне совершенно незнакомы. Вероятно, они вымерли. Многие ящероподобные сухопутные существа, в том числе весьма похожие на анамибсов, но не обладающие разумом, исчезли с лица Жемчужины навсегда.

Туман снова сходился и развеивался, он показывал мне разные стороны света, крайний юг и север, полностью лишенные льдов, огромный океан, очертаниями заметно отличающийся от нынешнего, моря, которых больше нет, озера, вместо которых нынче — пустыни. Он показывал мне невыразимо грозных морских хищников, размером с плавучую гору, с пастями, полными острых зубов, способных, казалось, дробить скалы. Летающие колонии «пузырчатых», о которых говорил мне верховный анамибс: подобно нашим хозяевам островов, они надували прозрачные капсулы, но только не воздухом, а самым легким из газов, поэтому могли перемещаться на очень большой высоте, ловя нужный ветер. Так же как и ленточники-серпариды, пузырчатые питались пыльцой и покрывали огромные расстояния, просеивая воздух длинными тончайшими нитями, едва касавшимися вершин деревьев. Когда же их время завершалось и требовалось переродиться, каждый отдельный пузырек выпускал газ и зарывался глубоко в землю, превращаясь в ничем не приметную раковинку-трубчатку. Мы часто находили такие в детстве, но даже не могли предположить, что это временные домики огромных летучих пузырей.

Я продолжал смотреть, не отрываясь, на беззаботную жизнь анамибсов. Они, действительно, уже много двудевятилетий питались только плодами и молодыми побегами, приготавливаемыми разными способами и употребляемыми также в сыром виде. Меж ними не было войн, да и просто стычки происходили крайне редко. Они не развивали науку, не искали новых сфер влияния, вполне довольствуясь тем, что имели, но зато вкладывали всю творческую силу в такие бессмысленные для нас занятия, как пение или композиции из брызг. Определенно, они получали удовольствие от своего существования, и жизнь для них в том и состояла, чтобы прожить ее как можно приятнее, а уйти безболезненно, чтобы когда-нибудь вновь проклюнуться из грибницы общего сознания Вселенной, как они считали, для нового века.

Но однажды все закончилось.

Туман скрыл от меня счастливый мир анамибсов, а когда я прозрел снова, это был уже другой мир. В нем пылали огромные деревья, в страхе и боли метались, не зная, куда податься, крупные и мелкие животные. В небо поднимался горячий пепел, а оттуда, ему навстречу, падали какие-то раскаленные докрасна круглые штуки, оставляющие после себя дымный след и гул. С грохотом они бились о землю, и в каждом месте удара образовывалась яма, и над каждой вырастал клубящийся гриб пыли и огня. Это можно было бы назвать огненным дождем, если забыть, что каждая капля — никак не меньше меня величиной.