Жемчужина из логова Дракона

Он храбрился, хотя внутри отчего–то было премерзко, и чем ближе к Линну, тем хуже. Вновь послышалась гортанная речь, и он заозирался, но только двары начали подтягиваться к огню. Сразу двое, а к утру полным–полно будет. И чего это их так на человечину тянет?

Растянулся на голой земле, не желая ни на миг расставаться с тяжелым поясом, только ослабил слегка, чтобы не давил так сильно. Повозился, посматривая в звездное небо, еще отпустил немного, но тот все равно душил, каждая монета через кожу словно впивалась в плоть. И каждая говорила. Одна бормотала что–то жалкое, знакомо гортанное, другая кричала срывающимся тонким детским голоском, третья басила по–витамски, обещая еще больше, только бы вернули вон ту шкатулку. Она закончила коротким хрипом. Некоторые грозились всевозможными карами, от Нимоа до сдирания кожи живьем…

А еще у каждой из них было обличье. Или сразу много. Они теснились вокруг Илчи, втягивая его в свои дела, заставляя забыть о том, где он и что с ним, мешая заботиться о спасительном костре.

И он побежал от них, разбойных людишек, спасая свой пояс и жизнь, а копыта чавкали за спиной. Все это было бесполезной затеей, потому что вокруг — никакого укрытия, голое поле. Но он бежал, стирая кровь с лица, пока страшный удар не оборвал страданья навсегда…

Илча с ужасом шарахнулся от огня. Жар хоть немного привел его в чувство. Двар тянул свои щупальца сквозь осевшую стену пламени. Еще бы немного… Илча заметался, скармливая огню заготовленные запасы.

Пояс не унимался, теснил так, что пришлось его скинуть, а то еще придушит. Хорошенькое дело! Чуть сам из огня не выскочил навстречу дварам. Так обалдел, что себя не помнил. Голова болела страшно, будто по ней на самом деле хорошенько шарахнули, сзади занемело все до самого пояса. Илча неловко покрутил головой, разминая шею, покосился на предательский пояс. Что это было? Однако… Кем бы ни был тот бедняга, а Илче на его место никак не хотелось.

Может, с исходом ночи монеты утихомирятся, утешал он себя, хоть сердце подсказывало иное. Что за напасть! И золотишко нашлось, а попользоваться не очень–то выходит — кусается, да пребольно. Но до слез обидно с ним расставаться! Только–только добыче обрадовался, и вот — хоть на дорогу выбрасывай. Проклятая Жемчужина издевается. Сама одарила, сама и отняла.

Хмурый и сникший Илча до самого ухода Линна просидел подальше от опасного пояса. Когда костер умер и начало сереть, он упрямо пристегнул зловещий груз, сердито отвернулся от голосов сегодняшней ночи, сразу же задребезжавших в ушах, спасибо хоть, пока что слабовато. Выдержал он так недолго. Почувствовал приближение знакомого дурмана и тут же скинул опасную ношу, не дожидаясь, пока его вновь по темечку тюкнут. Проклиная весь свет так, что ни одно ухо не выдержит, вытряс монеты. Прислушался. Поодиночке они утеряли свою мощь, ослабели, даря еще одну надежду. Илча принялся рассовывать их куда придется: в мешок, за пазуху. Однако вскоре с позором отказался от золота совсем. Так и закопал, подальше от досужих глаз. Запомнил место, зная, что не найдет ни сил, ни желанья вернуться за проклятым богатством.

Выходило странное. Жемчужина вытворяла что заблагорассудится, выворачивая Илчу наизнанку, а он ничего не мог поделать. Больше того, сегодня ночью он чуть запросто на поживу дварам не достался, сам того не разумея. Это уж не шутки — волосы шевелились, как только подумаешь. А еще от вчерашнего ему осталась непонятная отметина через висок до самого лба, вроде чем–то рассечено да уж немного затянулось, и здоровенная шишка на темени.

Нащупав все это, Илча поначалу совсем загрустил, но в конце изнурительного дневного перехода решил ни за что не сдаваться. Она только того и ждет. Зато если Жемчужина покорится, если будет являть свою силу по желанию хозяина, это же… все, что ни пожелаешь! Можно что хочешь вызнать, не сходя с места! Что, как да где, любые намерения тайные, как ни прячь. За такое люди горы золота насыплют, а там и слава придет, сама собой. Побольше, чем у Ветра. Да что там, больше чем у Серого.

За это стоило сражаться, и Илча начал войну с Жемчужиной. Не стоит давать над собою власти фиолетовому дурману, рассудил он. Как только накатывает, а уж это он прочувствовал отменно, — сразу же прочь бежать, от людей подальше, или лупить себя нещадно, чем–то острым колоть, ножом хотя бы.