Она откинулась на подушках, поигрывая браслетом. Озорные пальчики, очень озорные… Но сейчас ему не до озорства. Отец Ск
Сейчас Илча жалел, что мало спал этой ночью, однако если дело выгорит, то эти золотые кудри он увидит нескоро. И еще много чего. Кошка. Редкостная, но не из тех, что шляются подворотнями. Роскошная, как золотисто–медовая р
— Ну, что ты застыл, словно камень? Или мне найти кого–нибудь другого для сегодняшнего вечера?
Женщина отбросила браслет и принялась накручивать змеящуюся прядку на пальчик. Раздражена.
— Пойти туда? С тобой? В такое скопище народу? Да ты с ума сошла! Знаешь, кто там соберется? Да там… знакомца какого–нибудь встретить, что плюнуть!
С чего бы? Что за глупый каприз, совсем на нее не похожий? Или это из–за его упрямства?
Лучше бы не злить ее по пустякам, пришла запоздала мысль, а то еще на самом деле найдет кого–нибудь… Для Илчи до сих пор загадка, почему Танит выбрала его. Говорит, что любит, но он же не дурак. Ведь были же и побогаче, и попредставительнее. Да и молод он для нее. Танит значит «темнота», вот она и темнит. Но день когда–нибудь наступит… И очень скоро.
— Так рисковать! При всем народе! Да еще сегодня! — Вопреки собственным опасениям, Илча тоже начал раздражаться вслед ее глупому упорству. — Из–за чего? Из–за какого–то стихоплета заезжего? Нет, ты вспомни, чем играть вздумала! Вспомни!
Злость всегда подступала внезапно. Ведь только что он был спокоен и даже, вроде, деловит.
Женщина одним движением соскользнула с постели. Едва набросив покрывало, потянулась за чашей. Медленно, словно нехотя, подалась вперед.
— Ну, и зачем же тогда так злиться? Из–за какого–то стихоплета? — поддразнила она и тут же пригубила, не сводя глаз с Илчи. — Забудем, если так. Тебе это тоже не помешает, — протянула чашу ему. — Мне совсем не нравится, когда ты злой.
Не нравится, а подмигнула. И выгнулась так, будто ей только того и надо. Так, что покрывало едва удержалось на плечах, немного соскользнуло и все.
— Только вина мне сейчас не хватало, — через силу буркнул Илча. — Я пойду уже. И кончен разговор. Забудем.
Вблизи от нее злость истаяла сразу же. И чего он взъелся?
— Уже? — Танит коснулась пальчиком распущенной шнуровки его кадамча. — И прямо так? Не лучше ли одеться? Как ты думаешь? — в зеленых глазах плясали искорки.
Наверно, это от вина они так блестят.
— Может, тебе помочь? — Она пригубила из чаши еще раз.
— Ты не умеешь, — притворно вздохнул Илча, невольно принимая ее игру. — Вот на другое ты способна…
— Что поделаешь… Так тебе помочь? — тонкие пальчики прошлись по завязкам.
— Мне пора, Танит. Слышишь, совсем пора.
— Еще есть время, — прошелестели ему на ухо. — Может быть, это в последний раз…
Его словно толкнули.
— Как это, последний?
Танит отступила, Илча подался за ней.
— Как это, последний? Что ты молчишь?
Он снова шагнул вперед, не давая ускользнуть. Женщина еще раз пригубила из чаши, одарила непонятным взглядом, словно примериваясь, удостоить ли его ответом.
— Танит!
— Я была у Иб
— Так вот в чем дело! Опять к гадалке ходила! — Можно вздохнуть с облегчением. — И что она тебе наговорила? На этот раз?
— Эй, полегче, — она непонятно усмехнулась, как тень мелькнула. — Это всего лишь гадалка. Ты ведь гадалкам не веришь? Зачем же тебе знать, что она сказала?
— Я хочу знать, в какую ерунду веришь ты, — Илча вновь терпеливо вступил в ее игру.
— А я не хочу говорить.
— Проклятье, ты только что сказала, что это последний раз! Танит!
— Пусти, ты расплещешь вино, — казалось, все внимание женщины поглотили неловкие попытки освободить свои локти.
Он отшвырнул чашу в угол.
— Теперь ты можешь говорить?
— Нет.
— Почему, укуси тебя змея?
— Есть вещи…
Будто она нисколько не обеспокоена скорой разлукой, уж скорее возбуждена, — вон как глаза блестят.
— Да скажешь ты, наконец, женщина!
Должно быть, она решила, что достаточно его помучила.
— Есть вещи, что сбываются, если про них рассказать.
Уже легче.
— Глупость! — уверенно бросил Илча.
— Ну, если так, то о чем тогда разговор? — Танит вновь отступила, и он пошел следом, как привязанный.
— Я ни разу не видел, как сбываются глупые предсказания!
— А мне вот пришлось, — она закуталась в покрывало, что прежде почти ничего не скрывало. Точно вокруг стало зябко. — Я раньше не говорила… Иберия предсказала смерть моего мужа. День в день. И не только это. Я верю ей.
— Чепуха! Он же… ты же сама говорила, как он с полгода от недуга маялся! И все хуже! Тут каждый что угодно напророчит.