Жемчужина Санкт-Петербурга

Она ничего не сказала, лишь слегка покачнулась в такт приглушенной музыке, доносящейся из бального зала. Ее отражение на стекле каким-то образом слилось с тенями, которые шевелились за окном.

— Вы не принесете мне что-нибудь выпить? — спросила она.

И он, протискиваясь сквозь толпу, ушел в буфетную, но, когда вернулся, держа в одной руке лимонад, а в другой крепкий коньяк, было слишком поздно. Люди в военной форме уже роились вокруг девушки, точно пчелы. Он даже слышал их голодное жужжание. Протолкнувшись в середину небольшой группы, Йенс увидел высокого светлокудрого гусарского капитана в красном мундире, который, держа в руке ее танцевальную карту, что-то горячо говорил. Посмотрев на лицо Валентины, инженер заметил на нем выражение затравленного зверька. Йенс поставил напитки, выхватил из руки гусара карту, разорвал листок на две части и вложил обратно ему в руку с вежливым поклоном.

— Прошу нас простить, — сказал Йенс, подставляя согнутую в локте руку Валентине. — Нам нужно осмотреть… одну звезду.

Выходя из зала, он вдруг почувствовал, как ее тело задрожало. В первый миг Йенс с ужасом подумал, что она плачет, но, когда посмотрел на ее лицо, увидел, что она не плакала. Она смеялась.

10

Они ехали на санях. Валентина задыхалась от морозного воздуха. Она любила зиму. Сейчас холод соскабливал с ее кожи запах сигар. Лежащие на коленях руки ее были надежно укрыты в теплой муфте, а Викинг обернул ее пледом так, что только кончик носа и подбородок ее бледно мерцали в холодном лунном свете.

Сани неслись по мягкому снегу, как по ветру. Металлические полозья пели, но топота лошадиных копыт почти не было слышно. Викинг лихо управлял открытыми санями, и ветер норовил сдуть с головы Валентины бобровый капюшон, но она почему-то не испытывала ни страха, ни волнения. Мать, наверное, умерла бы от ужаса, если бы увидела ее в ту минуту. Валентина не должна была находиться здесь, она знала это, но оправдывала себя тем, что на бал попала не по своей воле. Сани неслись по улицам Петербурга, вдоль закованных в гранит набережных, мимо моста, за которым возвышались бастионы Петропавловской крепости. Туман точно шубой накрыл реку, отчего отражения фонарей превращались в нечеткие размытые пятна.

Йенс не пытался с ней заговорить. И это устраивало ее. Она закрыла глаза, вслушиваясь в гудение полозьев. Он увозил ее прочь от городских огней, чтобы смотреть на звезды. На замерзших губах ее появилась улыбка. Никто раньше не показывал ей звезд.

— Это Одиссей. Он был великим воином, которому боги не могли позволить умереть, поэтому забрали к себе, чтобы бороться с ним, когда им становилось скучно.

Валентина показала на другое скопление звезд. Их были тысячи, сверкающих проколов в черной небесной арке.

— А это что? Как красиво. Они кажутся такими близкими.

— Это служанки Зевса. Каждая из них была обычной земной женщиной, которую великий бог полюбил. Он похищал их и уносил с собой, чтобы они вечно прислуживали ему. Говорят, что у них у всех были волнистые каштановые волосы и темно-карие глаза.

Она вдруг заметила, что он повернул голову и смотрит не на ночное небо, а на нее.

— Так что стерегитесь, — добавил он. — Вы в его вкусе.

Она рассмеялась.

— Я бы не отказалась быть сейчас там, наверху, и смотреть вниз, на людей, копошащихся на земле. Наверное, это было бы чудесно — освободиться от всего. — Валентина указала муфтой в сторону города. — От этого.

Звезды они разглядывали, откинувшись на спинку сиденья саней. Йенс поднял голову и выпрямил спину.

— Вы полагаете, здесь все так уж плохо?

Она задумалась. О бомбах, о революционерах. Два министра правительства уже погибли от их рук: Сипягина застрелили в Мариинском дворце, Плеве бросили бомбу в карету. Был убит Александр II, дед царя Николая. Прекрасный храм Спаса на Крови был построен на берегу канала Грибоедова на том месте, где произошел роковой взрыв. Валентина вспомнила лицо отца, когда тот произнес: «Это ты виновата!», подумала о матери, собиравшейся обречь ее на бессмысленную жизнь, в которой главными событиями были званые чаи и примерки нарядов. Она подумала о женщине с блестящим шрамом на голове. Подумала о Кате.

— Нет, — солгала она. — Здесь не все так уж плохо.

— Вы изумительно играете на фортепиано. Разве ради этого не стоит остаться здесь, внизу?

— Я бы уговорила Зевса позволить мне играть и там, наверху.

— Ах, да. Присоединиться к музыке сфер. Он был бы глупцом, если бы не позволил вам этого.

Валентина не могла рассмотреть лицо Фрииса, хоть он и смотрел на нее сверху вниз, пока она разглядывала сверкающие алмазы на небе. Голова его находилась как раз напротив луны, из-за чего черты его оставались в тени и лишь волосы, выбивавшиеся из-под большой меховой шапки, блестели в странном призрачном свете, но почему-то казались не рыжими, а фиолетовыми.

— А чем вы занимаетесь? — спросила она. — Кроме того, что ходите на концерты и носитесь, как сумасшедший, на санях?