Люди в кожаных пальто осклабились. Державший пистолет ударил рукояткой Сергеева по руке, и тот, не издав ни звука, скрючился от боли. Однако упасть он не успел, потому что Аркин подхватил его под руки и толкнул, подобно тарану, на полицейских. Те успели лишь удивленно распахнуть глаза, когда ноги их заскользили на льду, и оба, взмахнув руками, повалились на землю. Аркин услышал, как чья-то голова ударилась о тротуар, но, не задерживаясь, чтобы выяснить, чья именно, подхватил с земли маленький пистолет с перламутровой рукояткой, вцепился в здоровую руку Сергеева и потянул.
— Бежим!
И они побежали. Через темные аллеи, вниз по скользким берегам реки, перепрыгивая через ограды и ныряя в арки. Сердца их готовы были выскочить на морозный воздух. Товарищи держались в тени. Из-за раненого друга Аркин не мог нестись во всю прыть, он не отпускал руку Сергеева, пока позади слышались крики и проклятия преследователей. Лишь один раз Аркин отважился обернуться. Он увидел, что низкорослый полицейский намного обогнал своего товарища и мчался с сосредоточенным видом, как охотничья собака, взявшая след. Толстый увалень пытался от него не отставать, но без толку. Прогремели четыре выстрела, но из-за темноты пули прошли далеко от беглецов.
Революционеры продолжали бежать, петляя и делая неожиданные повороты.
Наконец они нырнули под какой-то мост и остановились, тяжело переводя дыхание. Лед у них под ногами треснул, но выдержал.
— Где мы? — хрипло шепнул Сергеев.
— Понятия не имею. Молчи.
Полчаса они простояли под мостом неподвижно, как тени, и заметил их только какой-то бездомный кот, пробежавший через скованный льдом канал. Когда они наконец выбрались на замерзший берег, все было тихо.
Снег повалил гуще, он залетал в глаза и налипал на ботинки. Втянув головы в плечи, товарищи торопливо продолжили путь. Шли неосвещенными дворами и остановились только на Литейном.
Аркин всмотрелся в лицо Сергеева сквозь кружевную снежную завесу.
— Как рука?
— Пока на месте.
— Эти ублюдки тебя ранили?
Сергеев пожал плечами.
— А чего еще можно ждать от охранки?
— Не нужно тебе с пистолетом ходить. Зачем ты вообще его взял?
— Я его выменял на хорошую лопату в одной пивной. Думал, с ним безопаснее. — Михаил снова пожал плечами. — Я ошибался.
Аркин опустил изящный пистолет другу в карман.
— Продай его, — сказал он. — Он тебя не защитит, а погубит. Лучше купи на эти деньги продуктов жене.
— Нет. — Сергеев с извиняющимся видом вернул пистолет товарищу. — Пусть он лучше у тебя будет.
Аркин не стал спорить.
— Береги себя, друг. — Шофер положил руку Михаилу на плечо. — Передай от меня жене, что я желаю ей родить здорового карапуза и чтобы все у них было хорошо.
— Я за это и борюсь. Чтобы у моего сына было счастливое будущее. Спасибо тебе, товарищ, — немного смущенно произнес тот. — За помощь. Если меня посадят, моя жена умрет с голоду.
Аркин кивнул, развернулся и, сунув руки в карманы, пошел в ночь, представляя себе раздутый женский живот. Снег валил уже почти сплошной стеной. Пальцы сжались на рукоятке пистолета. Сергеев был прав. Оружие создавало иллюзию безопасности.
20
— Как я выгляжу?
— Как монахиня. — Катя осмотрела сестру критическим взглядом. — Наверное, это из-за косынки.
Валентина покрутилась на месте, демонстрируя себя со всех сторон. Строгое белое платье санитарки было тесновато, в нем она чувствовала себя чуть скованно. Валентина посмотрела в зеркало на туго повязанный платок, пересекающий ее лоб прямой полосой, на аккуратно опускающиеся на плечи льняные складки, полностью скрывающие волосы. Сегодня был ее первый рабочий день, и от волнения у нее сводило живот. Пригладив накрахмаленный передник на чистом белом платье, она улыбнулась Кате.
— Хорошенько посмотри на меня.
— Зачем это?
— Потому что, когда я вернусь из госпиталя, я буду уже не такой, как прежде.
Катя рассмеялась.
— Ты хочешь сказать, что будешь грязная, измученная и смертельно уставшая?
— Вот именно.
Но сестры посмотрели друг на друга понимающим взглядом. Они обе знали, что Валентина совсем не это имела в виду.
Госпиталь Святой Елизаветы являл собой настоящий лабиринт коридоров и переходов. Гранитные стены отделений, в которых гуляли сквозняки, как будто поглощали все звуки, отчего в здании всегда было тихо. Голоса здесь шелестели едва слышно, стоны и кашель звучали приглушенно, словно жизнь внутри этих помещений едва теплилась. Первый же день на рабочем месте заставил Валентину переменить представление о своем положении. Похоже, что, став санитаркой Ивановой, она перестала быть личностью, индивидуумом и превратилась в крошечное и малозначимое колесико в огромной и безликой машине. Ей не сразу удалось свыкнуться с этим. Она ожидала чего угодно, но не этого.