— Отец Морозов? Да, он часто приходит. Я и сама терпеть не могу его проповедей. — Она поморщилась и сняла с головы косынку. — Но он пациентов не только словами утешает, а еще и еду им приносит. Они обожают его.
— Нет, я не про него. Другой. Грязный и омерзительный, со светлыми голубыми глазами. На шее у него очень дорогое распятие висело.
— А, этот ублюдок. Надеюсь, он к тебе не прикасался?
— Нет, — неожиданно для себя солгала Валентина.
— Не волнуйся, он сюда редко наведывается. Только когда хочет напомнить себе, каково это — быть бедным.
— Как это? А где он обычно время проводит?
— Господи Боже, Валентина, ты что, не поняла, кто был этот вонючий подонок?
— Он сказал, что он — бедный старец.
— Какой там бедный старец! Хотела бы я быть такой бедной.
— Так кто же это был?
— Григорий Распутин. Чудотворец, который вокруг императрицы ошивается. Только не говори, что он к тебе прикасался своими грязными лапами.
— Чудотворец?
— Он сам себя так называет.
— Йенс, расскажи мне про императрицу.
— Почему ты просишь?
— Просто так. Интересно.
— Императрица Александра? Она всегда сдержанная и неприветливая, держится холодно, как настоящая немецкая принцесса, которой, собственно, и является. Но я не уверен, то ли у нее характер такой, то ли она просто смущается.
Йенс провел рукой вверх по обнаженному бедру Валентины и прошелся пальцами по ребрам. Он сидел на кровати рядом с ней, потому что любил смотреть на нее. Вид ее обнаженного тела всегда ласкал его глаз. Ласкал глаз. Раньше ему это выражение казалось бессмысленным: разве могут глаза чувствовать ласку? Но теперь он понял. Его глаза тосковали, когда ее не было рядом. Не имея возможности смотреть на нее, он ощущал внутреннюю пустоту. До сих пор он не испытывал подобного ни с одной из женщин. Еще не было такого, чтобы чей-то образ он хранил в голове бережно, как бесценное сокровище. Сейчас он решил попытаться незаметно выяснить, что могло вызвать у девушки интерес к царице.
— Я думаю, прежде всего дело в том, что она очень застенчива, — пояснил он. — Царица, конечно, аристократка, но она попросту не умеет вести светские разговоры, поэтому и сторонится придворной жизни. За это ее и не любят. Впрочем, одно можно сказать наверняка: характер у нее сильный.
— Что значит сильный?
— Почти все время она держит царя при себе, в Царском селе. Он и работает там, в Александровском дворце. Я знаю, что это всего в двадцати милях от Петербурга, но сейчас, когда в городе неспокойно, и двадцать миль — большое расстояние. Царь обязан быть здесь.
Валентина кивнула с серьезным видом, точно много думала об этом.
— А их дочери, великие княжны, они тоже там?
— Да. Все говорят, что они очень дружно живут. Любят вместе кататься на лошадях, плавать на лодках и заниматься спортом. Они обожают теннис. И, конечно, ухаживают за мальчиком. Он — центр их мира.
— Да. Цесаревич Алексей.
Йенс опустил голову и нежно поцеловал оба ее колена. Она запустила руку ему в волосы и приблизила к себе его лицо.
— Что ты так рассматриваешь? — нахмурившись, спросила она.
— Тебя. Хочу понять, из чего ты сложена.
— Зачем? Собираешься меня разобрать на части?
Он поцеловал ее в губы.
— А что, мне как инженеру это было бы весьма интересно.
Она развернулась лицом к нему и обвила ногами его талию. Он подсунул под нее ладони и придвинул к себе. Кожа ее слабо пахла карболовым мылом.
— Расскажи про Распутина, — сказала она.
— Господи, Валентина, почему тебя интересует этот проходимец?
— Расскажи, — очень серьезно повторила она. Голова девушки лежала у него на плече, и лица ее не было видно, но он чувствовал на обнаженной груди ее дыхание — несильные толчки теплого воздуха. — Он приходил в госпиталь.
— Держись от него подальше. Он и так уже много бед натворил.
— Каких бед?
— Григорий Распутин отдаляет царя от народа.
— Йенс, любимый, не злись. Расскажи мне про него. — Валентина прикоснулась кончиком языка к его коже.
— Он называет себя Божьим человеком, говорит, что Иисус послал его направлять народ России и в особенности царицу. А через нее — самого царя. — В голосе Фрииса послышалось отчаяние. — Царь — глупец. Этот монах вмешивается в политические дела, настраивает его величество против советников и… — Внезапно он замолчал.
— И что?
Йенс пожал плечами.
— Забудь о нем. Давай не будем больше говорить о Петербурге и его проблемах. Скоро всем нам будет не до этого. Война на пороге.
— Ты уверен, что до этого дойдет?
Он уложил ее спиной на подушку.
— Никто не может быть в чем-то уверен полностью, так что…
— Не надо меня успокаивать, Йенс. Я не ребенок.
Тон, которым были произнесены эти слова, вмиг остудил его. Она слишком многое увидела сегодня в этом своем чертовом госпитале. Куда подевалась та девушка, которая ночью в холодном лесу смотрела с ним на звезды? Он нежно погладил ее плечо, потом потянулся к столику у кровати, взял сигарету и закурил.