Жемчужина в короне

Дилип Кумар был младшим из четырех братьев и трех сестер. Возможно, семеро детей в семье считалось счастливым числом — после его рождения (в 1888 году) несколько лет казалось, что родители успокоились и дальнейших прибавлений не намечается. Он был последыш, баловень. Внимание и ласки, которые ему доставались, вызывали, возможно, ревность старших братьев и сестер. Во всяком случае, много позже, когда речь шла уже о благополучии его сына Гари, те из них, кто его пережил, не выказали участия, не предложили помощи. Возможно, все сложилось бы даже лучше, если бы никого из Кумаров к тому времени не осталось в живых. Но была еще Шалини, девочка, которую мать Дилипа родила, когда ему шел одиннадцатый год. Младшего сына и младшую дочь связала какая-то особенно крепкая дружба, родившаяся, видимо, из того чувства одиночества, что отделило Дилипа от старших братьев и сестер, когда схлынула первая волна родительской нежности и сам он уже критически взглянул на окружающий его мир и обратил беспокойный взор на более широкий мир за пределами родного дома. Из четырех братьев один только Дилип окончил Правительственную среднюю школу и поступил в Правительственный колледж. Родители его считали, что колледж — пустая трата времени. Они отговаривали его, но в конце концов уступили. Позже он любил цитировать данные переписи, проведенной в то время в их провинции. Население. Мужчин четыре с половиной миллиона, женщин три миллиона. Из мужчин грамотных полтора миллиона, из женщин — неполных пятьдесят тысяч, причем три его старших сестры в это число не входили. Отец и братья были грамотны на родном языке и полуграмотны на английском. Именно потому, что Дилип еще подростком обучился языку администрации, он стал сопровождать отца, когда тот отправлялся просить о чем-нибудь начальника района, и стал догадываться о тайнах, скрытых за непроницаемо вежливыми лицами белых правителей. В нем росла тройная решимость: порвать с помещичьей семейной традицией, стать человеком, который не просит милостей, а оказывает их, и спасти Шалини от невежества и домашнего гнета, который не только его старшие сестры, но и жены старших братьев терпели безропотно, полагая, что больше женщинам в жизни и надеяться не на что. Когда Шалини было три года, он стал учить ее читать на хинди. В пять лет она уже читала по-английски.

Дилипу исполнилось шестнадцать лет. Колледж, куда его приняли, находился за тридевять земель: в ста милях от дома. Мать плакала, провожая его. Братья зубоскалили. Старшие сестры смотрели на него так, словно он пустился в какую-то предосудительную авантюру. Отец не понял, но накануне отъезда благословил его, а наутро сам отвез на железную дорогу в телеге, запряженной волами.

И тут-то, пожалуй, началось то, что можно назвать трагедией Дилипа Кумара. У этого мальчика страсть к достижению всегда немного превосходила умение достигнуть. И страсть эта привыкла к постоянным препятствиям, на которые наталкивалась дома. А здесь, вдали от дома, в обществе мальчиков из непохожих семей, но равно честолюбивых, чувство неудовлетворения, питавшее эту страсть, стало слабеть. Здесь все были в одинаковом положении, но, по мере того как они одолевали программу гуманитарных наук, он стал с тревогой замечать, как постепенно отделяются друг от друга способные и старательные. Впервые в жизни он вынужден был признать, что есть мальчики если не умнее его, то безусловно более способные к ученью. А задумавшись над этим, он быстро нашел объяснение. Все лучшие ученики были из передовых семей, где говорили только по-английски. И большинство преподавателей в колледже были англичане. В средней школе преподавание велось на английском языке, но силами индийцев. Он всегда в точности понимал, что говорили учителя-индийцы, и часто ему казалось, что то же самое он мог бы сказать лучше. Теперь же на лекциях ему все труднее становилось уследить, если не за словами, то за ходом мысли, — ими выраженной. А спросить он боялся. Вопросов никто не задавал. Все внимательно слушали. Прилежно записывали в тетради то, что услышали, и так, как поняли. Задать вопрос значило расписаться в невежестве. А при здешней жестокой конкуренции это было опасно.

Появился, однако, и новый раздражитель: неувязки, происходящие не от косности правоверной индийской семьи, а от самого английского языка. Прислушиваясь к своим однокурсникам, он поразился, что они вроде бы не слышат разницы между тем, как говорят сами, и тем, как говорят англичане. Разница была не только в произношении и в выборе слов. Он был еще слишком молод, чтобы сформулировать эту проблему, но чувствовал, что подошел к разгадке еще одной тайны. А разгадав ее, он надеялся понять и то, что у начальника района казалось откровенным высокомерием, а у преподавателей-англичан — интеллектуальным презрением.