Жемчужина в короне

О слуги моего отца,
Несите сюда мой паланкин,
Я отбываю в дом моего супруга.

* * *

За околицей своей деревни, куда они добрались только к вечеру, их встречали чуть не все местные жители. Замужние женщины подходили к паланкину (его обеспечили Кумары, а первый остался в Делали у Прасадов), раздвигали шторки и осматривали новобрачную. По тому, как они потом смотрели на Дилипа, он заключил, что никаких серьезных изъянов они не обнаружили. Из всей семьи одна только Шалини оставалась дома. Теперь она выбежала за ворота и вцепилась в уздечку коня, который, как и новый паланкин, был выслан встречать его на станцию.

— Дилип, Дилип, — восклицала она, — какой ты красивый! Зачем ты на ней женился? Почему не подождал меня? — И гордо, как свою собственность, ввела коня в ворота. Но позже, когда ей уже давно полагалось спать, она прибежала в комнату, где он готовился к ночи, и сказала: — Прости меня, Дилип.

— За что простить? — спросил он, сажая ее на колени. Она обвила руками его шею и призналась: — Я ее видела.

— Ну и что же? — спросил он, и сердце его нестерпимо забилось от боли и неизвестности.

— Она как принцесса, — сказала Шалини. — Ты за нее дрался? Ты убил злых духов и спас ее? Ведь так? Скажи, Дилип, скажи.

— Наверно, так, — сказал он, поцеловал ее и услал спать, а сам стал ждать в той комнате, куда мать теперь уже скоро должна была привести Камалу и вверить его попечению.

* * *

Все горе в том, объяснил он своему сыну Гари много лет спустя, что, едва он снял с Камалы покрывало и увидел ее, он в нее влюбился. Возможно, так оно и было, и этим объяснялось, что его занятия юриспруденцией в Англии заранее были обречены на провал. Бесславное его возвращение было особенно мучительно потому, что отец ни словом не попрекнул его за потраченные даром годы, потраченные даром деньги. В Индии на него навалилось много тягостных дум: его тяготило сознание, что он, как ни старался, не мог угнаться за более способными студентами, что в Англии ему не раз давали поблажки как индийцу, проделавшему долгое и дорогостоящее путешествие и так явно стремящемуся к заветной цели — вырваться из бесправного положения, в котором он родился. И еще тяготило сознание, что родители его не виноваты, если в Англии ему часто бывало холодно, бесприютно и тоскливо, что его приводили в ужас грязь, убожество и нужда, босые дети, оборванные нищие, пьяные женщины, жестокое обращение с животными и людьми, — грехи, которые в Индии, по его понятиям, могли позволить себе и другим только индийцы. Он мог осуждать родителей за то, что они заставили его слишком рано жениться, нарушив все его планы на образование, но не за пережитый ужас и не за постоянные подтверждения того, что, живя среди англичан, общаясь с ними, он все же остался иностранцем. Отношение с их стороны он встречал доброжелательное, даже уважительное, но сдержанное, уважение это было того рода, какого требует хорошее воспитание, а значит — неискреннее. И его частенько тянуло к менее упорядоченной, более суматошной жизни на родине. Он понял, что, если хочешь проникнуть в тайну, понять то английское, что есть в англичанах, нужно жить среди них с детства. Для него это время упущено. Для него, но не для его сына. Он никогда не думал о сыновьях. Один сын — этого довольно. Сын добьется успеха там, где сам он потерпел поражение, если только создать ему благоприятные условия, которых сам Дилип был лишен.

Горе в том, думал Дилип, что Индия наложила на него свою печать, и ее не смыть никаким позднейшим опытом. Под тонким англизированным слоем осталась плотная индийская основа, которую его подневольный брак только укрепил еще больше. «А для индийского индийца, — сказал он Гари, — в англо-индийском мире нет будущего». В одном Дилип был твердо уверен: англичане вопреки их уверениям намерены держаться за свою империю долго, даже тогда, когда его самого, а может быть, и Гари уже не будет в живых. Если и была у него теория относительно ухода англичан, то сводилась она к тому, что они ждут, чтобы индийские юноши стали такими же английскими, как они сами, чтобы можно было передать им бразды правления почти безболезненно, как человек передает приемному сыну деловое предприятие, созданное им на пустом месте в долгом чередовании побед и катастроф.