Жемчужная рубашка. Китайские новеллы

– Уважаемые родственники, не подумайте, что я, Шаньцзи, не хочу содержать их – мать и сына, и намерен их выгнать. Но дело в том, что Шаньшу вчера потребовал от меня свою долю наследства, много чего мне наговорил, и я боюсь, что, когда он подрастет, разговоров будет еще больше. Вот я и решил сегодня их выделить, чтобы они жили отдельно от нас в Восточной деревне; я даю им пятьдесят восемь му земли, как и написано здесь в тетради, так что действую я согласно последнему желанию отца и ни в чем не посмел самовольничать. Прошу вас, уважаемые сородичи, быть моими свидетелями.

Все эти люди, конечно, знали, что Шаньцзи человек, с которым лучше не связываться; к тому же они видели запись о разделе, сделанную собственной рукой Ни Шоуцяня, и, конечно, никто из них не отважился лезть не в свои дела и наживать себе врага. Одни ему поддакивали, другие твердили:

– Завещания, как говорится, ни за какие тысячи не купишь, поэтому разделиться согласно воле отца, и никаких разговоров.

И даже тем, кто жалел Шаньшу и его мать, оставалось лишь успокаивать и подбадривать их. «Мужчина не надеется на наследство, женщина в замужестве не живет приданым, – говорили они. – Многие начинали на пустом месте. А у вас теперь будет дом, будет земля, которую можно обрабатывать. Это все-таки что-то. Надо только работать и не пренебрегать заработанной похлебкой. А что пошлет судьба, будет видно».

Госпожа Мэй сама понимала, что жить в усадьбе мужа так, как она жила, – это не жизнь, и согласилась на раздел, который предложил Шаньцзи. Они простились с родственниками, поклонились домашнему алтарю, простились с Шаньцзи и его женой. Затем она велела людям вынести из ее домика кое-какие старые вещи, а также два сундука, с которыми пришла из родительского дома, наняла скотину и, захватив с собой все свое скромное имущество, вместе с сыном направилась в Восточную деревню. Когда они прибыли на место, их взору представился поросший сорной травой запущенный двор. Дом, который им отвели, давно не ремонтировался, на крыше остались редкие черепицы, сверху он протекал, и в нем было сыро, – словом, даже не представлялось, как можно жить в таком доме. Кое-как прибрала она две комнаты, поставила постели, а потом позвала крестьян и стала расспрашивать их о земле.

– Эти ваши пятьдесят восемь му – такая плохая земля, дальше некуда, – говорили ей крестьяне. – В самый урожайный год и то не соберешь с нее даже половины среднего урожая, а если год выдастся неурожайный, то самим еще придется где-то доставать зерно, чтобы прокормиться.

Услышав такое, госпожа Мэй застонала от горя. Но маленький ученик оказался сообразительным.

– Мы с братом родные дети у нашего отца. Так почему же запись отца о разделе так несправедливо составлена? – сказал он матери. – Не может быть, чтобы это было случайно. А вдруг это не собственноручная запись отца? Исстари ведь говорят: оставляя наследство, не смотрят, кто старший, кто младший. Почему же вы, матушка, не пожалуетесь в *ямэнь? Пусть начальник рассудит, кому следует сколько получить, тогда не будет ни у кого обиды.

Тут госпожа Мэй вспомнила о предсмертном наставлении мужа и поведала Шаньшу то, о чем помалкивала целых десять лет.

– Мой сын, не удивляйся записи о разделе и не думай, что она поддельна, – сказала госпожа Мэй, обращаясь к сыну. – Она действительно написана собственной рукой твоего отца. Он говорил мне, что отдал все имущество твоему брату потому, что ты был тогда еще ребенком и он боялся, что брат погубит тебя. Накануне своей кончины он дал мне только свиток со своим портретом и все время напоминал мне: «В нем содержится тайна. Когда здесь будет честный и умный начальник, отнесите портрет ему, пусть он тщательно разберется в нем, и ручаюсь, что вам обоим будет на что жить и бедствовать не придется».

– Почему же вы мне раньше об этом не говорили! – воскликнул Шаньшу. – Где этот портрет? Дайте мне взглянуть на него.

Госпожа Мэй открыла сундук и достала какой-то узел, в котором был сверток, обернутый в непромокаемую бумагу. Это был свиток шириною в *чи и длиною в три чи с портретом Ни Шоуцяня. Мать повесила портрет на спинку стула, и они оба упали перед портретом на колени.

– В деревенской глуши не достать ни курильных, ни других свечей; прошу извинить за небрежение, – бормотала она, отбивая поклоны вместе с Шаньшу.

Затем Шаньшу поднялся и стал внимательно рассматривать свиток. Его отец был изображен сидя. Седая голова, черная шапка… совсем как живой. В одной руке он держал младенца, а другой указывал в землю. Долго смотрел Шаньшу, но, к своему великому огорчению, понять ничего не мог. Пришлось свернуть портрет и снова положить его в сундук.

Прошло несколько дней, Шаньшу собрался в село, чтобы найти какого-нибудь учителя, который смог бы раскрыть ему тайну портрета. Случайно, проходя мимо храма Туань-вана, он увидел толпу сельских жителей. Люди несли свиней и баранов, чтобы совершить жертвоприношение божеству. Шаньшу остановился поглазеть. В это же время подошел какой-то старец с посохом в руке. Шаньшу слышал, как старик спросил у крестьян: