Жена

"Excuse me, Ivan Ivanitch," I said. "Twenty sacks of rye were stolen from me, and it was I who telegraphed to the Governor.	- Позвольте, Иван Иваныч, - сказал я. - Двадцать кулей ржи украли у меня, и это я телеграфировал губернатору.
I telegraphed to Petersburg, too.	Я и в Петербург телеграфировал.
But it was by no means out of love for litigation, as you are pleased to express it, and not because I bore them a grudge.	Но это вовсе не из любви к кляузничеству, как вы изволили выразиться, и не потому, что я обижался.
I look at every subject from the point of view of principle.	На всякое дело я прежде всего смотрю с принципиальной стороны.
From the point of view of the law, theft is the same whether a man is hungry or not."	Крадет ли сытый или голодный - для закона безразлично.
"Yes, yes. . ." muttered Ivan Ivanitch in confusion. "Of course. . . To be sure, yes."	- Да, да... - забормотал Иван Иваныч, смутившись.- Конечно... Так, да...
Natalya Gavrilovna blushed.	Наталья Гавриловна покраснела.
"There are people. . ." she said and stopped; she made an effort to seem indifferent, but she could not keep it up, and looked into my eyes with the hatred that I know so well. "There are people," she said, "for whom famine and human suffering exist simply that they may vent their hateful and despicable temperaments upon them."	- Есть люди... - сказала она и остановилась; она сделала над собой усилие, чтобы казаться равнодушной, но не выдержала и посмотрела мне в глаза с ненавистью, которая мне была так знакома. - Есть люди, - сказала она, - для которых голод и человеческое горе существуют только для того, чтобы можно было срывать на них свой дурной, ничтожный характер.
I was confused and shrugged my shoulders.	Я смутился и пожал плечами.
"I meant to say generally," she went on, "that there are people who are quite indifferent and completely devoid of all feeling of sympathy, yet who do not pass human suffering by, but insist on meddling for fear people should be able to do without them.	- Я хочу сказать вообще, - продолжала она, - есть люди совершенно равнодушные, лишенные всякого чувства сострадания, но которые не проходят мимо человеческого горя и вмешиваются из страха, что без них могут обойтись.
Nothing is sacred for their vanity."	Для их тщеславия нет ничего святого.
"There are people," I said softly, "who have an angelic character, but who express their glorious ideas in such a form that it is difficult to distinguish the angel from an Odessa market-woman."	- Есть люди, - сказал я мягко, - которые обладают ангельским характером, но выражают свои великолепные мысли в такой форме, что бывает трудно отличить ангела от особы, торгующей в Одессе на базаре.
I must confess it was not happily expressed.	Сознаюсь, это было сказано неудачно.
My wife looked at me as though it cost her a great effort to hold her tongue.	Жена поглядела на меня так, как будто ей стоило больших усилий, чтобы молчать.
Her sudden outburst, and then her inappropriate eloquence on the subject of my desire to help the famine-stricken peasants, were, to say the least, out of place; when I had invited her to come upstairs I had expected quite a different attitude to me and my intentions.	Ее внезапная вспышка и затем неуместное красноречие по поводу моего желания помочь голодающим были по меньшей мере неуместны; когда я приглашал ее наверх, я ожидал совсем иного отношения к себе и к своим намерениям.
I cannot say definitely what I had expected, but I had been agreeably agitated by the expectation.	Не могу сказать определенно, чего я ожидал, но ожидание приятно волновало меня.