Жена авиатора

Я не привыкла к такой толкотне, как здесь. Всегда находилась вдали от толп народа – в воздухе с Чарльзом или в приятном семейном окружении в особняке моих родителей; под защитой шоферов и горничных или полицейского сопровождения на публичных мероприятиях. Я раньше никогда близко не сталкивалась с таким количеством народа. В последний раз мы были в публичном месте сто лет назад – ходили с Чарльзом в театр смотреть «Июньскую луну» Джорджа Кауфмана. На мне был парик с челкой и очки; он приклеил фальшивые усы и тоже надел очки. Мы выглядели так глупо, что хохотали как дети, играющие в переодевания; подавляя смех, мы по отдельности вошли в театр и сели через ряд друг от друга под прикрытием своей измененной внешности. Но нас очень быстро разоблачили, и пришлось прервать представление, поскольку в театре началось что-то невообразимое. В сопровождении полиции добравшись до нашей машины, я чувствовала себя такой разбитой, так переживала за актеров, что больше мы не решались появляться в публичных местах.

Короче, я совсем забыла, что такое находиться одной в толпе и какую фобию можно при этом испытывать.

Но даже для человека, привыкшего к большому городу, прогулка пешком по Нижнему Ист-Сайду была рискованным предприятием. Другие районы, например Манхэттен, настойчиво стремились к будущему: почти завершенная громада Крайслер-билдинг уверенно рвалась вверх, так же как и старающееся затмить соседа Эмпайр-стейт-билдинг – здесь же все казалось застывшим в прошлом веке. Матери иммигрантов носили черные платья ниже колена и покрывали голову платками; чахлые дети играли деревянными игрушками, если вообще их имели; лошади по-прежнему тянули товарные фургоны. Прошлогодний крах на фондовой бирже уже повлиял на остальные части города – имелись сведения об очередях за хлебом севернее Вашингтон-сквер, – но здесь этого совсем не ощущалось. Почему Элизабет и Конни думали, что смогут найти здесь студентов для своей новой прогрессивной школы, было для меня загадкой. Хотя я не могла не восхищаться их стремлением к благотворительности.

Я повернула за угол на Аллен-стрит и, пройдя несколько кварталов, добралась до Деланси. Чарльз не знал, что я отправилась в город одна; он бы никогда этого не разрешил. Он даже запретил мне ездить в город на поезде, поэтому я сказала ему, что поеду на машине. Но после того как мы добрались до Хаустон-стрит, я попросила Генри, шофера, высадить меня.

– Остальную часть дороги мне хочется пройти пешком, – объяснила я, снимая пальто, потому что майское солнце стало припекать неожиданно сильно.

Генри подъехал к тротуару и осторожно припарковался. Он был единственным, кто водил наш «Роллс-Ройс», но обращался с ним так осторожно, как будто получил его во временное пользование и совершенно не притязал на шоферское место. Его подбородок, увенчанный бакенбардами, был тяжелым и неподатливым, и сам он напоминал персонаж из комиксов. Папа требовал от персонала, чтобы они все были гладко выбриты, однако по какой-то причине Генри являлся исключением.

– Мисс Энн, – начал Генри с фамильярностью старого дядюшки, к чему я давно привыкла, – мистеру Чарльзу это не понравится. И вашим родителям тоже. Мне было сказано, чтобы я доставил вас прямо к агентству. Вы должны быть там, а не в этой части города.

– Да, но мне надо пройтись и подышать воздухом, поэтому я прошу тебя высадить меня здесь.

– Но в вашем положении, мисс Энн, я не думаю…

– В моем положении врачи рекомендуют побольше гулять.

– Но вы же знаете, что вас могут узнать. Вы знаете, как мистер Чарльз…

– Да, Генри, я все понимаю. Но я так давно не гуляла вот так, в одиночку. Это будет приключением и нашей тайной. Обещаю, что не скажу ни единой душе! А если возникнут трудности, я придумаю, что сказать Чарльзу. Никто не станет винить вас.

– Ах, мисс Энн. – Генри сокрушенно покачал головой, потом вздохнул.

Он не знал, как теперь со мной обращаться, на что я и рассчитывала. Никто не знал. Мама была единственным человеком в семье, который не смотрел на меня так, как будто каждую минуту я могу расколоться на множество кусочков. Все мужчины – включая Чарльза – внезапно стали бояться не только за меня, но и меня самое. И в то время, как я не чувствовала себя такой хрупкой – наоборот, теперь, приблизившись к восьмому месяцу, я ощущала себя более непобедимой, чем когда-либо раньше, – и научилась ловко пользоваться их боязнью противоречить мне.

– Генри, пожалуйста. Мне надо немного пройтись – это принесет пользу и мне, и ребенку. Понимаешь? Это нужно ребенку.

Генри снял очки – он недавно стал носить их, что причиняло ему большие неудобства, – и окинул меня отеческим взглядом. Потом снова надел очки, вздохнул, чтобы я смогла осознать всю глубину его неодобрения, вылез из машины и обошел ее, чтобы открыть передо мной дверь.

– Я буду ждать вас у офиса мисс Элизабет ровно через час.

– Спасибо, вы такой хороший!