Жена авиатора

– Конечно! Человеку, который скоро станет президентом Смита, полагается штат прислуги.

– Что? Мама, когда? Каким образом?

– Естественно, ситуация в мире делает поиск нового президента более трудным, поэтому меня попросили занять это место в промежуточный период. У этого колледжа такие обширные связи за рубежом, сама знаешь. Мы не можем повернуться спиной к нашим друзьям, и я собираюсь проследить, чтобы этого не произошло.

– Мама, сейчас я – твой единственный слушатель, не обязательно делать политические заявления.

– О господи, что это я. Извини, это я просто вхожу в роль.

Мама рассмеялась, и я рассмеялась вместе с ней. Как же я рада за нее – что она занята, востребована и не горюет, как я думала. Да, я ошибалась. Ведь она никогда не позволяла эмоциям брать над собой верх.

Но она так изменилась. Стала совсем другой. Она напомнила мне Чарльза; у обоих глаза горели одинаковым решительным огнем, стремлением к цели, видной им одним.

– Что ты думаешь про Обри и Кон? – спросила я, резко меняя предмет разговора, поскольку эта тема мучила меня с тех пор, как я узнала об их свадьбе. Овдовевший Обри женился на нашей младшей сестре в 1937-м.

– Думаю, что это замечательно. Обри, бедный, так горевал. Вдовцы всегда должны вступать в повторный брак, ты когда-нибудь об этом задумывалась? Женщины самодостаточны, но мужчины… Во всяком случае, Кон заставит его поверить в себя. Это как раз то, что ей нужно.

– А как насчет любви?

– О, они любят друг друга, Энн. Правда, я не уверена, что в их случае это самое важное. Не то что для вас с Чарльзом. Если бы у вас не было любви, то я гораздо больше переживала бы за вашу пару. Но с Кон и Обри все будет в порядке.

Я сделала глоток бренди. Ее беззаботное отношение к тому, что меня так сильно волновало, огорчало, но я понимала, что она права.

– Но Элизабет? Разве это не предательство по отношению к ней?

– Элизабет уже нет с нами, дорогая. Живые должны жить.

– Но получается так, словно она никогда не была его женой, как будто ее вычеркнули из памяти.

– Я так не считаю. Только не они.

Я покачала головой. Мама снова напомнила мне Чарльза. Я была хранительницей. Хранительницей памяти о мертвых. Если никто не хочет думать об Элизабет, это сделаю я. Если Чарльз не хотел помнить о Чарли, тогда мне надо помнить о нем за двоих. Я восхищалась ими обоими – моей матерью и Чарльзом, их энергией, их упорной устремленностью в будущее.

Но также, особенно вначале, я жалела их. Потому что, несмотря на боль потери, по мере того как шло время, память о тех, кого я любила, согревала мое сердце больше, чем печалила.

– Я рада, что ты так счастлива за них, – проговорила я, – и очень рада вашему назначению, мадам президент! И где же вы держите моего мужа?

– Наверху. Обед в восемь, как обычно. Прислуга предупреждена. А теперь я должна спешить на собрание.

– Конечно, конечно. – Я обняла маму, восхищенная ее решимостью и оптимизмом, и в то же время чувствовала, что не в состоянии держаться наравне с ней, как когда-то могла держаться с Чарльзом. Мир рушился вокруг нас, и единственное, чего я хотела, – это найти место, где можно укрыться с детьми от надвигающейся катастрофы. В то время как мой муж и мать старались извлечь из этой ситуации что-то положительное. Что-то полезное.

Но я знала, что их понятия о «полезности» разительно отличались друг от друга.

– Я должен был знать, – сказал Чарльз в тот вечер, – твоя мать. Что она сказала насчет того, что нельзя предавать наших заграничных друзей?

– Только это. Больше ничего.

– Больше ничего? Она сказала это назло мне. Она никогда не простит мне, что я увез тебя в Европу.

– Это не мама тебе не простит, – сказала я раздраженно. Мы одевались к обеду, отвернувшись и чувствуя странную неловкость оттого, что видим друг друга без одежды после долгой разлуки. Он стоял в кальсонах, натягивая носки на худые голени и пристегивая их к подвязкам. Я была в уродливом повседневном платье и чувствовала себя тоже уродливой и прозаичной. После трех беременностей мое тело потеряло гибкость. Живот и груди отвисли, я стеснялась себя, хотя мы оба хотели еще детей.

По какой-то причине при встрече мы не испытали радости и почти с первой минуты стали поддевать друг друга.

– Твоя речь перед репортерами была лишней, Энн, – сказал он, клюнув меня в щеку.

– Тебе следовало помнить, что за нами следовало прислать две машины, потому что надо было везти багаж, – резко ответила я.

Неужели после возвращения в Америку такие отношения между нами будут всегда – теперь, когда так много людей рассчитывает на нас; столь многие проблемы требуют неотложного внимания. Одну вещь я поняла – из уроков, которые он преподал мне, и тех, которые внушил неосознанно, я поняла, что нам, как паре, лучше всего находиться порознь.

– Маме оно вряд ли понравится. – Я выбрала давно вышедшее из моды коричневое вечернее платье, которое не надевала уже много лет. Мои вещи еще не были распакованы. Даже еще не облачившись в него, я почувствовала себя безвкусно и немодно одетой. Я повернулась спиной к Чарльзу, чтобы он помог застегнуть мне молнию.